Филип Хук - Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я

На самом деле власть красного над человеческим зрением необычайно могущественна. Достаточно притронуться красным к правильно выбранному месту на холсте, и этот мазок придаст всей композиции дополнительное очарование и притягательность. Помню, как в 2009 году я стоял перед великолепным пейзажем Гварди, запечатлевшим Большой канал в Венеции: «Сотби» как раз выставил его на торги. Чуть слева от центра на картине виднелось крошечное красное пятнышко, на первый взгляд почти затерявшееся на фоне зданий, воды и гондол, написанных преимущественно зелеными, синими и желтыми тонами. Однако если вы пробовали смотреть на картину, закрыв рукой это крошечное красное пятнышко, она, как ни странно, утрачивала значительную долю своего обаяния. Пейзаж был продан за двадцать миллионов фунтов. Сколько же в этой сумме приходится на один-единственный мазок?

Как правило, британские художники – не лучшие колористы. Даже когда они не боятся ярких, насыщенных тонов (таковы были прерафаэлиты), они все равно производят странное и неловкое впечатление. На это, попав в Англию, часто обращали внимание озадаченные французы, например Ипполит Тэн. «Несомненно, состояние сетчатки у британцев вызывает опасения», – объявил он в 1862 году. Он не мог постичь именно отсутствия у них вкуса. Он сетовал на английские моды, сравнивая англичанку с «ареной турнира, на которой в жестокой схватке сшиблись цвета враждующих партий».

Британская палитра страдает от прирожденной склонности к темным и мутным тонам, от пристрастия к бурым, земляным цветам. Возможно, на британскую цветовую гамму влияет погода или смущение при виде чувственных ярких красок, однако это особенно заметно, если сравнить общее впечатление от выставки британских картин XX века и куда более живых континентальных работ этого же периода. «Хроматическая температура» в Британии ниже. Для того чтобы излечить палитру от «бурой, земляной болезни», шотландским колористам Джону Дункану Фергюссону, Сэмюэлу Джону Пеплоу и Фрэнсису Кэддлу пришлось сначала поучиться в Париже. Исцеление отразилось и на стоимости их картин, необычайно возросшей за последние двадцать лет.

Иногда покупатель в буквальном смысле слова приобретает картину ради цвета. Помню некоего финансиста, который присмотрел себе яркий интерьер Матисса и решил приехать на торги. Он прилетел в Лондон на собственном самолете, чтобы лично оформить покупку. Выяснилось, что Матисс понадобился ему ради особого оттенка синего. В этот синий влюбилась его жена и хотела непременно видеть на стене комнаты, дизайном которой как раз занималась. Он купил картину и, торжествуя, привез ее домой. Спустя год она снова была упомянута в списке торгов на аукционе в Нью-Йорке. «Она нам больше не нужна, – пояснил он. – Мы нашли подходящий цвет для комнаты».

Судить о качестве картины можно среди прочего и по тому, способна ли она вызывать эмоции у зрителя. Однако чувства должны быть неподдельными. В мае 1887 года Камиль Писсарро привел дочь на выставку Жана Франсуа Милле. Залы были переполнены, писал Писсарро, и он столкнулся со знакомым, Гиацинтом Позье. Возможно, людей по имени Гиацинт следует остерегаться. В любом случае, отмечал Писсарро, «Позье вместо приветствия воскликнул, что только что пережил величайшее потрясение, он едва ли не рыдал, мы уж было решили, что умер кто-то из его близких. – Ничего подобного, такую бурю чувств вызвала у него картина Милле „Ангел Господень“. Это морализаторское полотно, одно из самых слабых в творчестве Милле, за которое ныне предлагают больше пятисот тысяч франков, производило глубочайшее впечатление на столпившихся перед ним вульгарных мещан. Они чуть друг друга не передавили!»

Весьма душещипательная картина (Артур Хьюз. Скорбное возвращение. Холст, масло. 1862)

Писсарро обрисовал здесь две проблемы: первая – привлекательность знакомого образа для необразованного, не привыкшего задумываться массового зрителя, а вторая – непосредственность эмоционального отклика. Неужели за картину предлагали крупные суммы потому, что публика, глядя на нее, столь расчувствовалась? Или эмоции порождались в том числе ее стоимостью?

Если выстроить иерархию искусств в зависимости от их способности доводить публику до слез, живопись окажется где-то внизу. Пожалуй, более всего трогает музыка; нередко слушатели на концертах незаметно смахивают слезу. Подобное воздействие оказывает и литература: иногда читатель бывает настолько увлечен драматическими событиями, описанными в романе или пьесе, что готов заплакать, сострадая героям. Однако, увидев в художественной галерее посетителя со слезами на глазах, вы скорее решите, как Писсарро, что тот недавно получил известие о смерти кого-то из близких, и едва ли предположите, что эти слезы вызваны созерцанием картины.