Сергей Глезеров - Удельная. Очерки истории

Когда Дмитрий Иванович вдруг решил выйти из партии, я был в недоумении и задал вопрос прямо:

– Вы что, против Ленина?

– Нет, Колюня, я за Ленина и за Троцкого, – взволнованно ответил мне Дмитрий Иванович. – Если бы был Ленин, я бы никогда не ушел из партии. А сегодня я вижу, что наша партия все больше отходит от заветов Ленина, вот в чем дело. Самым близким к Ленину человеком в партии был Троцкий. Его боялись в партии за его слишком волевой характер, а вот сейчас вообще выслали из страны, чтобы не мешал. Но ведь так нельзя. Уезжая, Троцкий говорил: «При такой политике вы скоро все за одной крысой по сто человек будете бегать, в стране будет голод». А сейчас практически то же самое говорит Бухарин, но и его не хотят слушать. А дела в деревне идут все хуже и хуже. Так мы коммунизма не построим. Вот я и решил в знак своего несогласия уйти из партии.

Я был решительно не согласен с Дмитрием Ивановичем, на что он ответил, что только жизнь может подтвердить правоту Бухарина и Троцкого. И еще попросил никому не рассказывать об этом разговоре...

В апреле 1929 года к нам в дом пришла беда, после которой я перестал быть маленьким ребенком и сразу повзрослел. Папу убили ночью на заводе, когда он и еще три человека раскладывали деньги в конверты для рабочих. Папа сидел крайним от двери, и первая пуля попала ему в сердце. Остальные три человека были легко ранены.

В этот день 11 апреля все наши знакомые и соседи со всей Павловской улицы приходили к нам и говорили теплые слова утешения и соболезнования. Все очень жалели папу, ведь его хорошо знали и за пределами нашей Павловской улицы.

...Похоронная процессия растянулась от ограды завода на Вульфовой улице, через Сампсониевский мост, на проспект Карла Маркса. По ходу движения останавливались автомобили и трамваи, все замирало, только на тротуарах толпились прохожие. На всех перекрестках милиционеры отдавали честь моему папе, погибшему при исполнении служебных обязанностей. Похоронили папу на Шуваловском кладбище рядом с могилами бабушки и тети Саши. Правительство установило мне пенсию в размере 16 рублей, а маму и Таню приняли на завод «Электроприбор», где они на конвейере собирали электрические счетчики. Так в 12 лет я стал старшим мужчиной в доме...

Спустя какое-то время начались уплотнения: во все квартиры стали подселять жильцов. Мы с мамой решили отдать одну большую комнату жильцам. Квартира наша превратилась в коммунальную: на кухне шумели примуса, у каждого съемщика появились кухонные столы, в прихожей – столы и вешалки, а на стене вывесили график уборки мест общего пользования.

Действительно, впереди была взрослая жизнь. Учеба в фабрично-заводском училище им. Ленсовета при «Горводе» и получение специальности автослесаря, первая любовь, новые друзья... (но снова беда в семье: в апреле 1933 года после тяжелых родов умерла сестра Таня. – С. Г.)

Мама сидела на кухне и безутешно рыдала, вцепившись руками в распущенные черные волосы.

– Если бы был Бог, разве он допустил бы такую несправедливость, – причитала мама. – Танечка так хотела иметь ребенка, и вот ребенок есть, а ее нет. – Он изверг, убийца этот Бог, – шептала она сквозь слезы...

Похоронили Таню на Шуваловском кладбище, рядом с могилой папы, около могил тети Саши и бабушки Устинии.

Таниного сына назвали Дмитрием – в честь его дедушки Дмитрия Павловича Лобанова» [49].

Затем была работа на заводе «Электроприбор», учеба на рабфаке (правда, при поступлении на рабфак едва не случился казус. – С. Г.).

Заявление я написал без труда, а вот документов родительских у меня никаких не было. Покопавшись в ящике письменного стола, где у папы лежали всякие документы, я нашел красивую бумагу с красными печатями, в которой говорилось, что моему дедушке, Павлу Яковлевичу Лобанову, за его выдающиеся заслуги перед городом присвоено звание «Почетный гражданин города Углича». Документ мне понравился. Я знал, что мой дедушка Лобанов жил очень бедно, но что он почетный гражданин Углича, не знал. А ведь последнее говорит о его деловых качествах.

Когда я принес эту бумагу к начальнику учебной части Александру Ивановичу, он просто ахнул:

– Убери это и не показывай никому, – сказал он мне угрожающим шепотом. – Ты что, не знаешь, в какое время мы живем? – добавил он.

Бумагу я, конечно, забрал, а вот насчет «времени, в котором мы живем», был с ним не согласен. «Чем же плохой был у меня дед, если ему звание почетного гражданина присвоили? – рассуждал я. – Ведь и Минин и Пожарский были почетными гражданами».