Катя Гуляева - Страж осени

Алекс ещё немного постоял у раскрытого окна, а потом сел за стол. Достав из ящика чистый лист бумаги, он заточил карандаш и принялся писать.

Вот мы и остались с ней наедине. Дни тянулись и бежали вприпрыжку, и пока опадали листья, мы стали привыкать друг к другу.

Мы садились рядышком и давали волю откровениям за чашкой чая. Мы разбросали по дому тёплые клетчатые пледы и напекли гору тыквенных оладушек.

Мы сблизились. И тогда я решилась задать ей вопросы, которые томились в бумажной клетке блокнота.

Где ты берёшь эти безупречные краски? Как тебе удалось подобрать ключи к моему сердцу? Кто нашептал тебе рецепт хрупкого счастья, которое вот-вот вспорхнёт с ладошек, оставив лишь тонкую корочку льда?

Она надолго задумалась. И не ответила ни на один.

Потом зашуршала ворохом листьев под метлой дворника и выдохнула единственное слово.

Тайна.

На следующий день она послала мне листопад.

– Твори свою душу, пока я стою на страже, – шепнул он.

Я села за стол и открыла чистую тетрадь.

Осень, написала я.

Между мной и тобой всего одно слово – тайна.

Беззвучная звёздная. Морозная по утрам. Греющая в полдень. Манящая тёплыми лавочками в парках. Зовущая нетронутой голубизной неба. С шуршащей корочкой.

А утром под дверью я нашла записку:

«Давай встретимся под фонарями и будем весь вечер бродить по городу. Твоя осень».

Однажды ночью ко мне залетел мотылёк. Он долго порхал вокруг оранжевого торшера, под которым я читала.

Наконец я не выдержала и закрыла книгу.

– Чего ты хочешь? Выкладывай, я жду.

– Потанцуй со мной, – ответил он, глядя на меня своим яснооким взором.

– Ты же знаешь, что я не умею, – вздохнула я.

– Ты научишься, – заверил меня мотылёк. – Нужно лишь немного усилий и капельку терпения.

– Тебе просто говорить, – проворчала я. – Ты такой лёгкий. А у меня ноги словно в тюремных оковах, и мне никак не освободиться.

– Всё дело в воображении, – сказал мотылёк. – Если представишь, что ты невесомая, как пёрышко, то сама собой окажешься в воздухе.

– И тогда мы сможем хоть недолго побыть вместе? – спросила я с надеждой.

– Да, – кивнул мотылёк. – И нам будет весело.

Я отложила книгу. А что, если и правда попробовать?

Я крепко зажмурилась и…

– А что будет потом? – спросила я, открывая глаза.

– Когда потом? – не понял мотылёк.

– Когда моё воображение устанет, – пояснила я.

Мотылёк задумчиво колыхнул рыжую бахрому абажура краешком крыла.

– Я упаду? – представила я самое страшное.

– Ты слишком много сомневаешься.

– Я должна знать, – настаивала я.

– А зачем? – удивился мотылёк. – Зачем знать, что будет потом?

– Чтобы не было больно, – прошептала я.

Мотылёк ничего не ответил. Он сел на верхний краешек абажура и осторожно заглянул внутрь.

– Мгновение прекрасно, – молвил он наконец. – А ты его не замечаешь, размышляя о том, что будет потом.

В моём сознании мелькнул ночной город. Я скольжу по ветру, раскинув руки. Миллионы огней проплывают подо мной, словно по течению невидимой реки.

Вздохнув, я снова взяла в руки книгу.

– Кажется, нам с тобой не по пути, – сказала я, пытаясь напустить на себя равнодушный вид.

Мотылёк нетерпеливо сел на страницу.

– Раньше ты не была такой скучной, – сказал он. – Помнишь, как мы порхали над сонными крышами и ловили зазевавшиеся звёздочки в ладошки?

– Ты меня с кем-то спутал, – пробурчала я, уткнувшись в книжку.

– Ты держишь её вверх ногами, – подсказал мотылёк.

– Слушай, – возмутилась я, – ты чего ко мне пристал? Мне и без твоих полуночных танцев неплохо живётся.

Мотылёк только хмыкнул, вспорхнув со странички.

– Может быть, тебе и воображение больше не нужно?

– Я давно им не пользуюсь.

– А книжку читаешь…

– Это задачник по математике, – буркнула я, захлопывая книгу.

Тонкие крылышки мотылька дрогнули.

– Может, ты и меня не хочешь видеть? – спросил он.

– Может быть, – буркнула я, отвернувшись к стене.

Стало очень тихо, лишь старые часы с трудом передвигали тяжёлые стрелки. Когда я повернулась, мотылька в комнате уже не было. Я бросилась к распахнутому окну, уронив книгу на пол. Темнота равнодушно смотрела мне в глаза.

Я почти не спала всю эту долгую ночь. Одеяло накрыло меня свинцовой тяжестью, и я всё металась под ним, не в силах освободиться из его пут.

Утром на меня напала апатия. Я сидела в кресле, держа в руках книгу, но читать не могла. Лишь губы продолжали беззвучно твердить одну и ту же фразу: «Он больше не вернётся».