Якоб Гримм - Сказки

– Вставай, лентяйка, да притащи мне воды, свари своему брату что-нибудь вкусное, – вон сидит он в хлеву, пускай хорошенько откармливается. А когда разжиреет, я его съем.

Залилась Гретель горькими слезами, но – что делать? – пришлось ей исполнить приказание злой ведьмы.

И вот были приготовлены для Гензеля самые вкусные блюда, а Гретель достались одни лишь объедки.

Каждое утро пробиралась старуха к маленькому хлеву и говорила:

– Гензель, протяни-ка мне свои пальцы, я хочу посмотреть, достаточно ли ты разжирел.

Но Гензель протягивал ей косточку, и старуха, у которой были слабые глаза, не могла разглядеть, что это такое, и думала, что то пальцы Гензеля, и удивлялась, отчего это он всё не жиреет.

Так прошло четыре недели, но Гензель всё ещё оставался худым, – тут старуха потеряла всякое терпенье и ждать больше не захотела.

– Эй, Гретель, – крикнула она девочке, – пошевеливайся живей, принеси-ка воды: всё равно – жирен ли Гензель, или тощ, а уж завтра утром я его заколю и сварю.

Ох, как горевала бедная сестрица, когда пришлось ей таскать воду, как текли у ней слёзы ручьями по щекам!

– Господи, да помоги же ты нам! – воскликнула она. – Лучше бы нас растерзали дикие звери в лесу, тогда хотя бы погибли мы вместе.

– Ну, нечего хныкать! – крикнула старуха. – Теперь тебе ничего не поможет.

Рано поутру Гретель должна была встать, выйти во двор, повесить котёл с водой и развести огонь.

– Сначала мы испечём хлеб, – сказала старуха, – я уже истопила печь и замесила опару. – Она толкнула бедную Гретель к самой печи, откуда так и полыхало большое пламя.

– Ну, полезай в печь, – сказала ведьма, – да погляди, хорошо ли она натоплена, не пора ли хлебы сажать?

Только полезла было Гретель в печь, а старуха в это время хотела закрыть её заслонкой, чтобы Гретель зажарить, а потом и съесть. Но Гретель догадалась, что затевает старуха, и говорит:

– Да я не знаю, как это сделать, как мне туда пролезть-то?

– Вот глупая гусыня, – сказала старуха, – смотри, какое большое устье, я и то могла бы туда залезть, – и она взобралась на шесток и просунула голову в печь.

Тут Гретель как толкнёт ведьму, да так, что та очутилась прямо в самой печи. Потом Гретель прикрыла печь железной заслонкой и заперла на задвижку. У-ух, как страшно завыла ведьма! А Гретель убежала; и сгорела проклятая ведьма в страшных мученьях.

Бросилась Гретель поскорей к Гензелю, открыла хлев и крикнула:

– Гензель, мы спасены: старая ведьма погибла!

Выскочил Гензель из хлева, словно птица из клетки, когда откроют ей дверку. Как обрадовались они, как кинулись друг другу на шею, как прыгали они от радости, как крепко они целовались! И так как теперь им нечего уже было бояться, то вошли они в ведьмину избушку, а стояли там всюду по углам ларцы с жемчугами и драгоценными каменьями.

– Эти, пожалуй, будут получше наших камешков, – сказал Гензель и набил ими полные карманы. А Гретель говорит:

– Мне тоже хочется что-нибудь принести домой, – и насыпала их полный передник.

– Ну, а теперь бежим поскорей отсюда, – сказал Гензель, – ведь нам надо ещё выбраться из ведьминого леса.

Вот прошли они так часа два и набрели, наконец, на большое озеро.

– Не перебраться нам через него, – говорит Гензель, – нигде не видать ни тропинки, ни моста.

– Да и лодочки не видно, – ответила Гретель, – а вон плывёт белая уточка; если я её попрошу, она поможет нам переправиться на другой берег.

И кликнула Гретель:

Подплыла уточка, сел на неё Гензель и позвал сестрицу, чтоб и она села вместе с ним.

– Нет, – ответила Гретель, – уточке будет слишком тяжело; пускай перевезёт она сначала тебя, а потом и меня.

Так добрая уточка и сделала, и когда они счастливо переправились на другой берег и пошли дальше, то стал лес им всё знакомей и знакомей, и они заметили, наконец, издали отцовский дом. Тут на радостях они пустились бежать, вскочили в комнату и бросились отцу на шею.

С той поры как отец бросил детей в лесу, не было у него ни минуты радости, а жена его померла. Раскрыла Гретель передник, и рассыпались по комнате жемчуга и драгоценные камни, а Гензель доставал их из кармана целыми пригоршнями.

И настал конец их нужде и горю, и зажили они счастливо все вместе.