Якоб Гримм - Сказки

Когда они встали, королевич сказал трём своим слугам, чтоб пошли они к отцу и матери девушки, звать их на свадьбу.

– А где ж мои сёстры? – спросила девушка.

– Я запер их в погребе; завтра их выведут в лес, они будут там работать служанками у одного угольщика до тех пор, пока не исправятся и не перестанут морить голодом бедных животных.

Жил-был когда-то на свете портной, был он человек сварливый; а жена была у него добрая, работящая и скромная, но никак не могла она ему угодить. Что бы она ни делала, он был всем всегда недоволен, ворчал, бранился, трепал её за волосы и бил. Доведалось о том начальство, вызвали его в суд и посадили в тюрьму, чтоб он исправился. Просидел он там некоторое время на хлебе и воде, а потом его выпустили; но взяли с него слово, что он больше бить свою жену не станет, будет жить с ней в мире и согласии и делить с нею любовь и горе, как подобает мужу и жене. Некоторое время всё шло хорошо, а потом он опять принялся за прежнее, стал сварлив и начал браниться снова. А так как ему бить жену было недозволено, то порешил он хватать её за косы и вырывать у ней волосы. Жена от него убегала, выскакивала во двор, а он бросался за ней с аршином и ножницами или с тем, что ему под руку попадалось. Если он, бывало, её поймает, то начнёт смеяться, а если ему догнать её не удавалось, он приходил в ярость, гремел и кричал. И так продолжалось до тех пор, пока не прибегали к ней на помощь соседи. Опять начальство призвало портного и напомнило ему про его обещание.

– Милостивые господа судьи, – ответил он, – я свою клятву сдержал, я её не бил, а делил с нею любовь и горе.

– Как же это так? – спросили судьи. – Ведь она опять на вас жалуется.

– Да я её вовсе не бил, я только хотел причесать ей рукой волосы, у неё вид был такой странный, а она от меня убежала и хотела меня в дураках оставить. Я кинулся за ней, чтоб она вернулась и принялась за свою работу, и я держал в руке, чтобы напомнить ей об этом, то, что мне под руку попалось. Я ведь делил с нею вместе и любовь и горе поровну, только я, бывало, её поймаю – мне от этого любо, а ей горе: не поймаю её – ей любо, а мне горе.

Судьи таким ответом не удовлетворились и определили портному заслуженное им наказанье.

В стародавние времена у каждого звука было своё значенье. Когда громыхал кузнечный молот, он выкликал:

Когда поскрипывал плотничий рубанок, он говорил:

А когда начинали постукивать мельничные колёса, они говорили:

А если мельник оказывался обманщиком, они говаривали верхненемецким говорком и спрашивали поначалу медленно:

«Кто там? Кто там?» – а потом быстро отвечали:

«Мельник! Мельник!» – и наконец совсем быстро, скороговоркой:

В те времена у птиц был тоже свой язык, и его понимал всякий, а теперь он звучит как щебет, писк или посвист, а у иных – как музыка без слов.

И вот подумали птицы, что оставаться им больше без хозяина невозможно, и они порешили выбрать из своих же кого-нибудь в короли. Только один чибис был против этого: он жил свободно и свободным хотел умереть, и вот в страхе летал он повсюду и взывал:

Залетел он в глухие непроходимые болота и не стал с той поры среди своих и показываться.

Тогда порешили птицы обсудить это дело как следует и в одно прекрасное майское утро собрались все вместе из лесов и полей – орёл и зяблик, сова и ворона, жаворонок и воробей. Стоит ли всех их тут перечислять? Явились даже кукушка и выпь – её причетник, – её называли так потому, что слыхать её было всегда на два дня раньше; даже совсем маленькая птичка, та, у которой и названья ещё не было, тоже затесалась в эту пёструю стаю. Курица как-то случайно ничего об этом не слыхала, и она стала удивляться такому большому сборищу. «Что это, что это та-ко-е, что это та-ко-е?» – закудахтала она, но петух успокоил свою дорогую наседку и сказал: «Тут богатые всё люди!» – и рассказал ей о том, что они затеяли.

Было решено, что королём должен стать тот, кто сможет взлететь выше всех. Как только услыхала об этом лягушка-древесница, что сидела в кустах, она начала предвещать: «Мокро, мокро, ква-ква-ква! Мокро, мокро, мокро, ква-ква-ква!» – она считала, что немало слёз из-за этого будет пролито. Но сказала ворона: «Кар! Какой вздор!» – дескать, всё обойдётся хорошо.