— Конечно-конечно, — заторопился Доктор, — сейчас я тебе что-нибудь подберу.
— Мне очень нравятся ваши, я тоже хочу такие, только зеленые, — попросила лошадь, — они спасут мои глаза от солнца, когда я потащу плуг через поле в пятьдесят акров.
— Ну, разумеется, — согласился Доктор, — тебе подойдут именно зеленые очки.
— Вся беда в том, — сказала лошадь, когда он вышел проводить ее, — вся беда в том, что любой идиот может преспокойно заниматься лечением зверей, — они ведь не будут жаловаться. А на самом деле это еще труднее, чем с людьми. Сын моего фермера воображает, что он великий знаток лошадей. Если бы вы его видели: такой жирный — глаз почти не видно, а мозгов — не больше, чем у колорадского жука. Так вот он на прошлой неделе попытался поставить мне горчичники!
— И куда он их поставил? — поинтересовался Доктор.
— О, на меня — никуда? — засмеялась лошадь. — Он только попытался. Я так лягнула его, что он улетел в утиный пруд.
— Ну-ну, — сказал Доктор.
— Как правило, я очень спокойная, — продолжала лошадь, — и с людьми терпеливая, никаких скандалов. Но меня допек ветеринар неправильным лекарством, и когда этот придурок тоже полез не в свое дело, я не выдержала.
— Ты не сильно поранила мальчика? — спросил Доктор.
— Да нет, — отозвалась лошадь, — я наподдала ему в самое подходящее место. Теперь за ним присматривает мой коновал. Скажите лучше, когда очки будут готовы.
— На следующей неделе. — Доктор немногоподумал. — Приходи во вторник. До свидания!
И Джон Дулитл раздобыл отличные большие зеленые очки, и лошадь перестала слепнуть на один глаз и видела мир так же ясно, как раньше.
Скоро все привыкли к тому, что в окрестностях Падлби многие животные носят очки, а слепых лошадей теперь не было и в помине.
Со всеми зверями, попадавшими к Доктору, происходило то же самое. Обнаружив, что Доктор понимает их язык, они сразу объясняли, где у них болит и как они себя чувствуют, — конечно, лечить их стало проще простого. Возвращаясь по домам, они рассказывали друзьям и близким, что в маленьком домике посреди большого сада живет доктор, настоящий доктор. И если кто-нибудь заболевал — не только лошадь, корова или собака, но и всякая мелкая полевая тварь — мышь, водяная крыса, землеройка, барсук — он немедленно направлялся к домику на окраине города, и большой сад всегда был переполнен разной живностью, и все толпились у входа, пытаясь пробраться внутрь. Зверей было так много, что Доктору пришлось придумать специальные входы-выходы — для каждого вида отдельные. Он написал: «ЛОШАДИ» на передней двери, «КОРОВЫ» — на боковой и «ОВЦЫ» — на двери кухни. Каждый вид имел свой отдельный вход, даже для мышей Доктор соорудил крохотный туннель, ведущий прямо в погреб. Там они и ждали, сидя терпеливыми рядами, ждали, когда очередь дойдет и до них.
Через несколько лет обитатели полей на много миль вокруг прослышали о Джоне Дулитле, докторе медицины. А перелетные птицы сообщили заморским животным об удивительном целителе из Падлби-на-болоте, который понимает язык зверей и готов помочь им в любой беде. Раньше его знали все люди на Западном побережье, а теперь он прославился на весь мир. Он был очень счастлив и очень доволен жизнью.
Однажды Доктор приводил в порядок свои записи, а Полинезия, как обычно, сидела на подоконнике и смотрела, как ветер расшвыривает листья в саду. Внезапно она громко рассмеялась.
— Что случилось, Полинезия? — Доктор взглянул на нее поверх тетрадки.
— Я просто думала, — ответила она, продолжая наблюдать за листьями.
— О чем же ты думала?
— Я думала о людях, — пояснила Полинезия. — Меня от них тошнит. Им кажется, что они такие замечательные. Наш мир существует тысячи лет, а эти двуногие удосужились понять только одно: если собака виляет хвостом, она рада. Правда, забавно? Ты — самый первый человек, говорящий, как мы. Иногда они меня ужасно раздражают, знаешь, когда эдак задирают нос и обсуждают поведение немых животных. Немых! Пф! Как-то я познакомилась с одним ара, так он мог пожелать тебе доброго утра семью разными способами и при этом ни разу не открыть рта. Он говорил на всех языках и, разумеется, на греческом. Его купил седобородый профессор. Так вот, он там не остался. И знаешь почему? Потому что греческий этого профессора оставлял желать лучшего, а он еще имел наглость его преподавать. Подумать только — преподавать плохой греческий! Да, интересно, как он поживает, — в географии, например, он разбирался так, как люди и мечтать не могут. О Господи, люди! Если они, чего доброго, когда-нибудь научатся летать вроде обычной трясогузки — пиши пропало: трескотни будет до скончания века.
Читать дальше