Автор неизвестен - Эпосы, мифы, легенды и сказания - Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко. Сказки славян.

А черти ввалились в присутствие и чин чином повели свой суд. Толстые сели на судейские кресла, два тощих — на места защитников. Остальные расселись как попало по скамьям в зале.

Начали ходатаи тяжбу. Один за вдову речи говорит, другой сторону опекуна держит.

В настоящем суде сперва вдова свою жалобу выплакивала', потом опекуну слово дали. А у чертей всё наоборот. Тот, что за опекуна стоял, первым выступил.

Принялся он говорить похвальное слово опекуну. Каждую его хитрость, каждую проделку расписывал. Выходило так, что самим чертям у него поучиться не худо бы. Всякий ли чёрт изловчится чёрное за белое выдать, белое — за чёрное?!

Черти смеются, криками ходатая подбадривают, мохнатыми копытами топочут. Судьи их утихомиривают, звонят в колокольчик.

Долго речь держал опекунский ходатай, а закончил так:

— Правильно неправедный суд приговор вынес. И вы, дьявольски вельможные паны судьи, должны тот приговор утвердить.

Черти ему в знак одобрения в ладони плещут.

Потом вышел вперёд второй тощий чёрт, за вдову ходатай. Стал по косточкам разбирать все вдовьи обиды да горести её малых деток. Притихли черти, даже смола в факелах перестала шипеть и пузыриться. Так умильно, так жалостно он разливался, что судьи украдкой не одну слезу лапой утёрли. А в зале сперва один чёрт заскулил тоненько, потом ещё два подвывать начали, потом все хором заныли.

Под конец вдовий ходатай и сам всхлипывать начал, слова больше выговорить не может. Махнул лапой и сел. Тут вскочил опекунский защитник и от своей речи начисто отказался.

Не спорили судьи, не совещались: и без того ясно, чем дело кончить.

— Подать сюда, на чём приговор писать! — велел главный.

Засуетились черти-писцы. Расстелили по столу чёрную бычью шкуру, такую большую, что она весь судейский стол накрыла, а он не мал был. И на той шкуре написали черти своё постановление горящей смолой. Так, мол, и так, мы, черти, признали ваш суд неправильным. Сами дело по справедливости рассмотрели и порешили: все вдовьи долги да убытки опекуну присудить, а всё опекунское имущество отдать вдове с детьми. И как мы присудили, так оно и будет.

В конце приговора на шкуру налили побольше смолы, и главный судья оттиснул на ней свою когтистую лапу вместо печати.

Тут как раз часы на той башне, что стоит у дороги на Краков, начали отзванивать полночь. Подхватились черти, кинулись прочь. Опять снежный столб закрутился, пронёсся по улицам Люблина и пропал в тёмном лесу.

Утром пришли судейские чиновники в присутствие. Смотрят — на столе чёрная шкура, на ней огромные буквы пылают, не погасли за ночь, ещё сильнее разгорелись. Бросились судейские стаскивать шкуру — она к столу накрепко приросла. Ничего сделать не могут, только руки обожгли да смолой перепачкались.

И горожане в суд прибежали. Удивляются, смеются над судьями, во весь голос их позорят. Писцы из-под стола вылезли, между людьми крутятся, рассказывают обо всём, что видели-слышали ночью.

А судейские всё суетятся, всё ещё думают дело замять. Хотели стол вместе со шкурой вынести, да никто его и с места стронуть не смог, словно прикован к полу. Попробовали казённым сукном стол накрыть, а буквы в один миг прожгли сукно, поверх него ясным пламенем горят. Ничего судьям не оставалось, как быстренько сесть в судейские кресла, салшм свой вчерашний приговор при всём народе отменить и решить дело по-новому, точь-в-точь как у чертей записано. В тот же миг погасли огненные буквы, скорёжилась шкура и пеплом рассыпалась.

Вот какая история приключилась в старинном городе Люблине. Писцы описали её всю по правде рыжими чернилами на гербовой бумаге. Так она в судейском чулане и по сю пору хранится.

Шел я однажды, куда — не знаю, зачем — не ведаю. Шёл глубокими долинами, на высокие горы с хрустальной вершиной поднимался, забирался в непролазные чащи, через ручьи перепрыгивал, через реки перебредал. А как вышел на широкую дорогу, встретил старого-престарого старца. Голова седая, борода до пояса, посохом подпирается. Увидел меня старик и спрашивает:

— Куда, сынок, идёшь-бредёшь?

— Не знаю, не ведаю. А вы, дедушка, куда?

— И я не знаю.

— Вот и хорошо — значит, нам по пути!..