Так Барбуха корчил из себя невесть что, твердя, что должен, должен идти. Ну ладно. Кубула попросил передать Лизаньке сердечный привет и наказал страшилищу вести себя в кузнице скромно, не гикать.
КАК В СКАЗКАХ ПОВЕЛОСЬ, Барбуха в мгновение ока был уже перед кузницей.
Место, где доныне стоит Мартинова кузница, называется Грибы-Грибочки. Название это выдумал лет за тысячу до того какой-то шутник; в то время о котором речь идёт, оно было известно каждому молокососу. Страшилище хотело забарабанить в дверь и так завизжать, чтоб до костей пробрало. Слава богу, оно этого не сделало, а то вот бы кузнец разьярился.
«Что за чертовщина! — подумал Барбуха. — Гикать нельзя, стучать нельзя. Что же мне делать? Этак любой пан священник может страшилищем быть».
Ну, поныл ворчун на все лады. Но в конце концов вытянулся в тонкий козий волосок и прополз сквозь какую-то щель в комнату, где Лизанька спала.
Лизанька поздоровалась с ним и говорит:
— Знаешь, Барбуха, хотела я что-нибудь придумать, и вот — готово! Придумала позвать тебя и послать Кубуле письмо, чтоб он не боялся. Я хочу написать, как я его люблю.
— Милая девочка! — ответило страшилище. — Что ему, медведю! Ходит он по свету, со всеми-то ребятами знаком. Я нынче с ним целый день провёл, так он даже ни разу о тебе и не вспомнил.
Огорчилась Лиза. Встала она в постельке и сказала:
— Ты, верно, неправду говоришь. Я ему всё-таки напишу письмецо.
Взяла лист бумаги, разлиновала и принялась за дело:
Милый Кубула!
Когда ты к нам вернёшься? Барбуха меня пугает, да мне не страшно. Нынче к обеду у нас были сладкие пирожки с начинкой. Я спрятала три для тебя. Только от третьего половинку отломила. Они очень вкусные, и я не выдержала. Пришли и ты мне письмецо. Если Барбуха очень тебя донимает, так скажи ему, что наш папа ему задаст. Нынче мы катались на коньках, было очень весело, только я ободрала коленку. Будь здоров и приходи поскорей!
Твоя Лизанька
Кончив писать, взяла она пирожки, письмецо и завязала всё в узелок.
— Не потеряй смотри, — сказала она на прощание. — Ну, ступай к Кубуле. Что с тобой толковать, коли ты медведей обижаешь.
Страшилище решило, что Лизанька невоспитанная, что так ни с кем разговаривать нельзя.
Но так ли, нет ли, а со страшилищами надо быть построже, а то ещё неизвестно, что они могут выкинуть.
БАРБУХА ПОШЁЛ ОБРАТНО из Грибов-Грибочков той же дорогой, по которой утром с медвежатником шёл. Ну, просто мученье! Ножки у него коротенькие и будто пар. Бедняга еле ковылял. Сумка с пирожками висела у него на шее. Она была для него тяжёлая, и ему приходилось поминутно отдыхать. Протащился он так целый час и вдруг — пожалуйста — чувствует, что в воздух поднялся! В ушах зазвенело, и — фррк! — вот он уже в Горшках-Поварёшках. Кубула с Кубой Кубикулой его ждали.
— Хороши товарищи! — сказало страшилище. — Что ж вы так долго оставляли меня в сугробах, а? Или дела были какие неотложные, что про меня забыли?
Пришлось медведю с медвежатником у страшилища извиненья попросить. Тогда оно подобрело и развязало узелок. Содержимое им по вкусу пришлось.
Когда наелись, Кубула прочёл письмо, а прочтя, стал чесать себе затылок.
— Куба, как же мне быть? Ведь я не умею писать! Читать ещё так-сяк, научился, это просто, а вот писать — сущее наказанье. У меня коготки неподходящие.
— Ну, а как насчёт Лизаньки? — спросил Барбуха. — Вспомнил ты о ней или нет?
— Сказать по правде, — ответил медвежонок, — память у меня короткая. До твоего ухода я не вспоминал, но потом целый день в брюшке была тяжесть какая-то.
— Эх-хе-хе, — возразил ему Куба Кубикула. — Ничего то ты, дурачок, не понимаешь! Ведь ты говорил о ней.
— Ура! Ура! — крикнул медведь.
Да так громко крикнул, что разбудил в соседнем доме хозяина пекарни. Тот постучал в стену палкой — думал, теперь тихо будет. Не тут-то было: Кубула запрыгал, зарезвился — ну, не угомонишь! То ли Мартиновы пирожки с ума его свели, то ли медвежий господь бог таким уж сумасшедшим его сделал… В конце концов Куба ремнём его вытянул. А то ни в какую. Чтоб отвязяться, взял Куба Кубикула какой-то обрывок бумаги и принялся вместе с ним писать. Стал водить его лапкой и начали появляться ужасные каракули, в которых ни одному чертячьему учителю нипочём не разобраться. Последний ученичишка в преисподней не развёл бы такой пачкотни. Буква «а» выходила похожей на корзинку, «е» — на рыбку; каждая буква что-нибудь да напоминала, но ни одна не выглядела порядочной буквой и не имела ничего общего с прописью, столь дорогой сердцу пана школьного инспектора. Грамотеи такого нацарапали — ну просто беда. А хотели написать:
Читать дальше