Владислав Ванчура: Кубула и Куба Кубикула

В конце концов за всё расплатились медведик с хозяином. Люди не любят, чтоб над ними такая зверушка смялась.

На одного императора взглянула раз кошка. И так как был он страшно некрасивый, лысый, а кошка прехорошенькая, она ухмыльнулась и покачала головкой. Древние историки говорят, что кошку звали Мур-мур. Будто у неё глаза искрились и хвост был длинный-предлинный. Но всё это ей не помогло. Императорский маршал, вмешавшийся в это дело, поднял тревогу и стал охаживать её своим маршальским жезлом, пока обули полк пехоты и оседлали коней, одели в мундиры и усадили в сёдла полк кавалерии. Но к этому моменту у маршала ослабела рука, и кошка стала ему отплачивать за обиду. Когда прискакала гвардия, бедняга успел получить двадцать девять царапин, но от последней — тридцатой — его спасли. Императорская летопись сообщает, чем кончилась история с несчастной Мур-мур. Ах, её связали и потащили в тюрьму… Там ей сковали лапки, и верное посрамленье, надели на неё ошейник. Она вела себя геройски и в один прекрасный день убежала. Трудно, милый, удержать кошку, её даже императору не устеречь! Так вот, ежели Мур-мур не имела права смотреть на какого-нибудь императора, так что теперь ждёт бедняжку медведика? Всыплют ему горячих, — будет знать, как смеяться над паном старостой!

В САМОМ ДЕЛЕ, как только сумятица малость поутихла, Ранда послал за полицейским, — и, пока суд да дело, пойдут эти два ёрника и прохвоста в арестантскую. Вот забрали и уже ведут их — и бедненького Барбуху, понятно, тащат. Посадили всех троих в каталажку.

В Горшках-Поварёшках арестантская помещалась возле пекарни мастера Богдана. Слава богу, пекарева печь всегда горячая была, а дымоход шёл как раз вдоль стены арестантской, так что было тут очень тепло. Куба уселся возле этой тёплой стены и сапоги снял. Кубуле хуже пришлось: запах пекарни не давал ему ни сидеть, ни спать спокойно. Он всё время ёрзал и поминутно говорил Кубе:

— Я ужасно люблю булочки с маком! Как мне хочется булочку!

— Дурачок! — отвечал Куба Кубикула. — Самое теперь подходящее время, чтоб так же выдумать пирог, как страшилище выдумали, правда?

Барбуха таких разговоров не любил, он стал горько корить товарищей и в конце концов рассердился не на шутку:

— Черти полосатые! Вы что, совсем бояться меня перестали? Ну погодите, дай наступит вечер!..

И только смерклось, начал пугать.

Завёл своё — бар, бар, бар! Зашнырял по углам, поджимая задние ноги. Но Кубула к призраку уж привык и со страхом у него было покончено. Взяв Барбуху за лапку, он велел ему перестать. После этого они вдвоём стали рассказывать друг другу разные лесные сказки. Куба храпел, и им двоим тоже было хорошо. Когда на башне пробило десять, они завернулись в свои шубки и принялись весело, взапуски спать.

НО ЧАСУ НЕ ПРОШЛО, случилось что-то странное. Барбуха почувствовал у себя на спинке чью-то руку. Он подумал, что это, наверно, Кубулова лапка, и сказал, чтоб тот оставил его в покое.

— Я ничего тебе не делаю, — ответил медведь. Только уснули, опять Барбуху кто-то дёргает.

— Гром и молния! — воскликнуло страшилище. — Это, видно, какая-то заколдованная рука дёргает меня за дымные шерстинки. Я не выдержу, убегу!

Призрак так скулил, что проснулся Куба Кубикула. И, надо сказать, в самое время. Барбуха сидел на окне и собирался пролезть сквозь квадраты решётки. А там — вниз спрыгпуть.

— Барбушка, Барбушка, миленький! — воскликнули Куба и Кубула в один голос. — Ты что, старина? Дергача хочешь дать? Бесстыдник! Решил нас в беде оставить, а самому — лататы? Нет, шалишь…

Схватили они его за ноженьки и стащили вниз. Тут Барбуха в слёзы, плачет и причитает:

— Отпустите меня, миленькие мои, отпустите! Слышу у себя в ушке, что меня Кузнецова Лизанька зовёт. У вас времени свободного хоть отбавляй, а ведь страшилища и днём и ночью работают. Пустите меня, гром и молния! Мне так суждено — идти куда зовут. Конечно! Слушаться надо, говорю, и не рассуждать.

— Как же ты пойдёшь, в такую даль? — спросил Кубула. А страшилище в ответ:

— Толстощёкий мой медведик! Когда нас зовут, мы как на крыльях летим. Ты оглянуться не успеешь, мы уж за десять тысяч вёрст. Хо-хо-хо, мы, страшилища, миленький, молодцы! Нам не нужно на четвереньках корячиться, как ты, или плестись на своих на двоих.