Туве Янссон - Мемуары Муми-папы

— Хорошо, — сказала Мимла. — Полицейский инспектор Твиггс подкрался тихонько поближе. Уж не дуло ли револьвера блеснуло вон там? В холодной как лёд решимости он скользил дальше на ногах разящего закона, остановился, потом заскользил дальше…

Я краем уха слушал детектив, который Мимла читала вот уже который раз.

— Ничего себе история, — сказало привидение. Оно расшивало (скрещенные кости на чёрной фланели) мешочек для хранения деревянных палочек, на которых носили пластиковые сумки, и посматривало вполглаза на часы.

Зверок-Шнырок сидел перед огнём в обнимку со Зверком-Соуском. Супротивка раскладывал пасьянс. Фредриксон лежал на животе и рассматривал картинки в «Путешествии по Океану». Всё выглядело так спокойно, так уютно — чисто домашняя семейная жизнь, и чем дольше наблюдал я эту сцену, тем беспокойнее становилось у меня на сердце. Я сидел как на иголках.

Время от времени морская пена лизала чёрные, дребезжащие окна.

— Каково-то тем, кто на море в такую ночь, — погружённый в свои мысли, заметил я.

— Восемь по Бофору. Если не больше, — вставил Фредриксон, рассматривая волны в своей книжке с картинками.

— Выйду посмотрю погоду, — пробормотал я и проскользнул в дверь с подветренной стороны. С минуту я простоял неподвижно, прислушиваясь.

Угрожающий грохот прибоя наполнял тьму вокруг меня. Став лицом к морю, я потянул носом воздух, прижал к голове уши и перешёл на наветренную сторону.

Буря с рёвом набросилась на меня, и я зажмурился, чтобы не видеть то невыразимо ужасное, что может быть и происходить на море в штормовую осеннюю ночь. О такой жути и помыслить-то страшно…

Впрочем, это был один из тех редких моментов, когда я вообще не думал. Я знал лишь одно: сейчас я должен спуститься вниз к пляжу, несмотря на шипящий прибой. Во мне проснулось какое-то таинственное Предчувствие, которое и в моей последующей жизни приводило к поистине удивительным результатам.

Из ночных туч проглянула луна, сырой песок засверкал, как металл. Волны с грохотом накатывали на берег, они, словно выстроившиеся в ряд белые драконы, вставшие на дыбы с растопыренными когтями, обрушивались на пляж, с шипением откатывались во мрак и возвращались вновь.

Воспоминания прямо-таки ошеломляют меня!

Вцепившись в доску, она приближалась на волнах прибоя к берегу, влетала, словно мячик, в залив, затем её снова относило в море.

Я бросился прямо в прибойную волну и крикнул во всё горло:

— Я тут!

Она опять возвращалась. Она бросила доску и плыла, как на парусах, колыхаясь вверх и вниз, воздевая ноги к небу. Не успел я и глазом моргнуть, как увидел надвигающуюся на меня чёрную стену воды. Я схватил в охапку потерпевшую кораблекрушение, и в следующую секунду мы беспомощно закружились в кипящих волнах прибоя.

Со сверхъестественной силой я вогнал ноги в песок и стал твёрдо, крепко-крепко, затем с трудом начал выбираться на сушу, меж тем как волны жадно хватали меня за хвост. Я спотыкался, делал неимоверные усилия, боролся — и наконец положил мою прекрасную ношу на песок, где её уже не могло настигнуть дикое жестокое море. Ах, это было совсем не то что спасать тётку той Хемульши! Я — именно я — спас муми-тролля, такого же, как я сам, только ещё более красивого — маленькую женскую особь рода муми-троллей.

Она села на песке и крикнула:

— Сумку! Спасите сумку!

— Но ведь она у вас в руках! — сказал я.

— О, она уцелела! — воскликнула муми-тролльша. — Какое счастье! — И она открыла свою большую чёрную сумку, стала рыться и что-то искать в ней. Наконец она извлекла из неё пудреницу.

— Похоже, пудра подмокла, — огорчённо заметила она.

— Ничего, вы и так прекрасны, — галантно заметил я.

Тут она подняла на меня неописуемый взгляд и густо покраснела.

Позвольте мне остановиться здесь, на этом знаменательном поворотном пункте моей бурной молодости, разрешите мне завершить мои мемуары на том моменте, когда мама Муми-тролля, прелестнейшая из представителей рода муми-троллей, вошла в мою жизнь! С тех пор её ласковые, понимающие глаза смотрели на мои безрассудства, и в результате последние преображались в знание и разум, вместе с тем теряя обаятельность необузданной свободы, которая взманила меня писать о них.