Альберт Иванов: Лилипут — сын Великана (с иллюстрациями)

Лифт давно хотели заменить, но он всё-таки служил и его оставили в покое. Тем более, дом этот оказался последней причудой знаменитого зодчего и, став памятником архитектуры под охраной государства, вообще не подлежал никаким переделкам. Судя по дате «1899», выбитой под карнизом крыши, он был построен в последний год того века, после которого вся таинственная романтика прошлого окончательно уступила место веку XX с его сугубым техницизмом. Заметим, что именно на грани смены любых веков следует искать чего-то необычайного.

Поднимаясь в кабине с невозмутимым Гавом, который воспринял свою явно первую поездку на лифте как нечто само собой разумеющееся, Пальчик неожиданно обратил внимание, что…

Но тут лифт с медной музыкой остановился напротив двери, на матовом стекле которой виднелась цифра «5».

А Пальчик по-прежнему неотрывно смотрел на кнопочную панель кабины. Он впервые заметил, что на ней не пять кнопок, а восемь. Последние три были перечёркнуты тусклой красной краской. Впрочем, такое встречается и в новых домах, но Пальчик с подобным не сталкивался и поэтому очень заинтересовался странным явлением: дом пятиэтажный, а кнопок восемь! Да ещё шестая, седьмая и восьмая — почему-то запрещённые!

Какой бы мальчишка устоял перед соблазном нажать хотя бы на шестую кнопку из любопытства? Пальчик не устоял. К тому же, он вдруг искренне поверил, что обязательно случится что-то немыслимо удивительное!

И кабина взяла и поехала. Лифт остановился… на шестом этаже. За решёткой на двери чётко красовалась цифра «б».

Вновь использовав тросточку, на этот раз её изогнутую ручку как крючок, Пальчик осторожно отворил, сначала внутрь, узорные дверцы кабины, затем, затаив дыхание, — дверь этажа наружу.

В лицо пахнуло ветром. Пальчик стоял потрясённый…

— Пошли? — раздался чей-то басок.

Пальчик оглянулся. Но, кроме Гава, здесь больше никого не было. Почудилось?..

Дверь лифта была распахнута прямо в какой-то густой, дремучий парк. Здесь, на «шестом этаже», уже была осень с ворохами жёлтых и красных листьев. Вечерело, от деревьев падали длинные тени…

Не решаясь выйти из кабины, Пальчик потрогал рукою кленовый лист у двери. Лист оказался настоящим.

Гав внезапно выпрыгнул наружу и обернулся.

— Эй, Пальчик! Айда за мной, — баском позвал он. — Гав-гав!

— Так это… ты? — вконец растерялся Пальчик.

— А кто же? — с достоинством ответил пёс. — Ясно, я. Гав-гав!

— А разве ты разговариваешь?

— Как видишь, — пожал плечами пёс.

— А почему?

— А, а, а, — передразнил его Гав. — Бэ! Откуда я знаю? Я сам здесь в первый раз. Гав-гав!

— Но ты и говоришь, и лаешь… — Пальчик всё ещё не решался выйти. Пёс на мгновение задумался.

— Не знаю, почему я говорю по-человечьи, но лаю, наверно, потому, чтоб не разучиться.

Пальчик хмыкнул и, наконец, осмелился выйти, на всякий случай подперев приоткрытую дверь «этажа» папиной тросточкой, чтоб не могли вызвать снизу кабину. Шахматный кафель «лестничной площадки» лежал перед входом прямо на земле. Кабина лифта одиноко стояла в укромном уголке парка и напоминала старый забытый киоск с двойными дверьми.

Сразу забыв обо всём, Пальчик побежал вслед за Гавом по заброшенной тропке.

— Теперь-то я могу высказать всё, что о тебе думаю, — обернулся на ходу Гав.

Пальчик даже поёжился. Не часто ведь выпадает нам услышать, что думает о нас наша собака.

— За снятый бант спасибо, — коротко заявил Гав.

— А дальше?..

— Всё, — недоуменно ответил пёс.

— Но я же тебя приютил! — воскликнул Пальчик, ободрённый прежней похвалой Гава и теперь захотевший, чтобы хвалили и дальше. — Можно сказать, спас!

— Ты от скромности не умрёшь, — осудил его пёс. — Извини, но твой характер оставляет желать лучшего. Да, именно, желать лучшего, — просмаковал Гав эти слова. — Точнее не скажешь! В меру вежливо и с глубоким смыслом.

— Ну ты даёшь! — обиделся Пальчик.

— Я даю только лапу, — отрезал пёс. — Могу ещё подавать брошенную палку. Но давать неизвестно что… Нет уж, гав-гав! Не в моих правилах, сэр. Хорошо сказано, достойно, — похвалил себя он. — Сэр.

— Сэр?.. — оторопел Пальчик.

— Наверно, один из моих многочисленных предков был английским терьером, — призадумался Гав. — За ответом в карман не лезем. Карманов нет, — пояснил он.

— Куда ты всё время бежишь? — задыхаясь, взмолился Пальчик.

— Не куда, а почему! Я бегу потому, что у собак, как известно даже людям, нормальная температура тела — тридцать девять градусов! У меня шуба. Когда я бегу, мне прохладней. И, окромя того, шерсть развевается и в глаза не лезет, — действительно, Гав за словом в карман не лез.