Кристине Нёстлингер: Конрад, или ребёнок из консервной банки

«И сим подтверждаю: с доставкой на дом за счет фирмы 144 (буквами: СТО СОРОК ЧЕТЫРЕ) посеребренные чайные ложки».

Госпожа Бартолотти проверила свою совесть. Она была почти чиста. Кроме заказа бесплатной упаковки звездчатой лапши и пробной баночки новой разновидности пюре, она вспомнила только дешевый набор хромированных кнопок с щипчиками и пробойником. Но этот набор не мог весить двадцать килограммов. Да и бесплатные образцы, как ей было известно, весили самое большое сто граммов.

«Наверно, это посылка от моего любимого дяди Алоиза, — подумала госпожа Бартолотти. — Наверно, он прислал мне что-то на день рождения. Он, сердешный, не посылал мне подарков уже тридцать лет. И если теперь захотел наверстать упущенное, то может и набраться двадцать килограммов».

Госпожа Бартолотти взяла ножницы и перерезала веревку. Потом сорвала с посылки белую оберточную бумагу и открыла картонную коробку. Под крышкой она увидела голубую стружку, а на ней голубой конверт. На конверте было написано:

«Госпоже Берти Бартолотти»

Надпись была ровная, аккуратная, напечатанная на электрической машинке со свежей лентой. Любимый дядя Алоиз не имел печатной машинки. А, кроме того, он, вместо «Берте» всегда писал «Бертке».

Госпожа Бартолотти распечатала конверт, вытащила сложенный вчетверо листок бумаги и прочитала:

«Многоуважаемая госпожа Бартолотти!

Посылаем Вам заказанный товар. Очень сожалеем, что посылаем с таким опозданием, но, в связи с преобразованием нашего предприятия, у нас неожиданно возникли трудности, которые мы только теперь смогли преодолеть. Если вам, — хотя мы этого не думаем, — уже не нужен наш товар, то вы, конечно, можете возвратить его нам почтой за свой счет; но мы вынуждены предупредить вас, что из соображений гигиены принимаем, естественно, только не вскрытые банки».

Снизу стояла надпись: «Гунберт», или «Гонберт», или «Монберт».

А ниже было дописано:

«ТОВАР В БЕЗУПРЕЧНОМ СОСТОЯНИИ. НАШЕ ПРЕДПРИЯТИЕ НЕСКОЛЬКО РАЗ ПРОВЕРЯЛО ЕГО, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВЫСЛАТЬ ЗАКАЗЧИКУ».

Госпожа Бартолотти положила конверт и листок на кухонный стол, наклонилась над картонной коробкой и опустила руку в голубую стружку. Она нащупала под ней что-то гладенькое, твердое и прохладное. Вытащив из коробки стружку, госпожа Бартолотти увидела большую блестящую жестянку. Жестянка была высотою с мужской зонтик, а толщиной, как ствол тридцатилетнего бука. На ней не было никакой надписи, только голубой кружочек размером с монету в десять шиллингов. На одном донце было написано «ВЕРХ», на другом — «НИЗ», а сбоку — «Документы внутри».

Госпожа Бартолотти вытащила банку из коробки и поставила её так, чтобы надпись «ВЕРХ» была вверху, а надпись «НИЗ» — внизу. Потом постучала по ней: звук был глуховатый.

— Это не овощной салат, — пробормотала она. А через минуту добавила: — Может, кукурузные палочки?

Кукурузные палочки госпожа Бартолотти любила, однако, оглядев банку внимательнее, убедилась, что это не они. В банке вообще не могло быть ничего жидкого или сыпучего, потому что она была перетянута посредине жестяной лентой. Жестяной лентой с металлическим кольцом. Если потянуть за это кольцо, то можно сорвать ленту с банки, и та распадется на две части. Значит, в ней должно быть что-то твердое!

— Это говядина! — сказала госпожа Бартолотти и схватилась за кольцо.

Соленую говядину госпожа Бартолотти любила еще больше, чем кукурузные палочки. Двадцать килограмм соленой говядины — это огромный кусок, столько мяса, наверно, не влезет в холодильник. Но госпожа Бартолотти подумала: «Ничего, я дам килограмм Эгону, и килограмм старой госпоже Маер, и маленькому Михи дам два килограмма, и немедленно пошлю три килограмма любимому дяде Алоизу! Тогда он, по крайней мере, увидит, что я больше забочусь о нем, чем он обо мне. А кроме того, — подумала затем госпожа Бартолотти, — мне целую неделю не надо будет ничего покупать. Буду есть телятину на завтрак, на обед и на ужин». И она дернула за металлическое кольцо.

— Деточка моя, оставь, это может плохо кончиться, — шепнул ей тихий голос в левое ухо.

— Деточка моя, ну открывай уже наконец эту странную жестянку, — шепнул ей тихий голос в правое ухо.

Но поскольку это были её собственные голоса, госпожа Бартолотти не очень обращала на них внимание. К тому же было уже поздно. Ведь она успела оторвать от банки не меньше пяти сантиметров ленты. И она потянула её дальше. Что-то странно зашипело. Когда госпожа Бартолотти совсем оторвала ленту, и верхняя часть банки наискось повисла над нижней, шипеть перестало. Запахло карболкой, больницей и озоном.