Лев Кузьмин - Баба Яга и ее внучки Ягобабочки

И вот таким манером вруны к царю все теснятся, друг друга толкают, перебивают, да всё ж самого крепкого вранья — такого, чтобы царь поверил, — придумать не могут.

И один лишь мужичок, с виду совсем простой, сельский, стоит себе в стороне, не лезет, не толкается.

Стоит и держит под мышкой пустой пузатый кувшин.

Царь, конечно, этим мужичком заинтересовался.

— Ну, — говорит, — ты чего здесь стоишь, молчишь? Почему мне ничего не врёшь, ни даже не привираешь?

А мужичок спокойнёхонько отвечает:

— Мне, пресветлый царь-государь, не до вранья… Я пришёл к вам за делом.

— За каким таким делом? — удивился царь.

— А помните, вы год тому назад взяли у меня взаймы вот такой вот полный кувшин чеканных червонцев? Взять взаймы взяли, а до сей поры не отдали… Вот я с кувшином-то за долгом и пришёл!

— Что-о?! — так и взвился, так и подскочил на крыльце царь. — Какой такой долг? Какие такие червонцы! Ты врёшь, мужик! Врёшь, врёшь и врёшь! Все твои слова — не правда!

— Ах, я — вру? — засмеялся мужичок. — Тогда подавайте мне, ваше царское величество, своё золотое яблоко!

И царь сел, и захлопал глазами, и опомнился, засмеялся тоже. А потом преподнёс мужичку золотое яблоко:

— Оно — твоё! И больше — ничьё!

Мышке-норушке захотелось найти себе надёжного друга. Рядом жили ещё мышки, но про них норушка думала:

«Они маленькие, они очень слабенькие… Что толку искать себе товарища среди них? Нет, мне нужен друг не такой; мне нужен друг всех сильнее!»

И мышка-норушка влезла ночью на высокую сосну, добралась чуть ли не до неба, тоненько крикнула месяцу:

— Месяц, месяц! Говорят, ты самый-самый сильный! Ты даже ночью сияешь! Я хочу с тобою дружить.

Месяц широко раскрыл свой жёлтый единственный глаз, поглядел издали на мышку и, не соглашаясь с ней, поводил туда-сюда острым подбородком:

— Что ты, что ты! Я не самый сильный, я даже не самый светлый… Светлее меня, сильнее меня — ясное солнышко!

— Что ж, — говорит мышка, — пойду к солнышку…

Но пока слезала с сосны вниз, солнышко и само вышло ей навстречу из-за дальнего края земли.

Вышло, улыбнулось, озарило всё вокруг таким тёплым, таким ярким светом, что месяц вмиг потускнел, а мышка запищала:

— Ой, пик-пик, и верно, солнышко сильнее месяца! Я буду дружить только с ним! Ты согласно, солнышко, стать моим другом?

— Согласно-то я согласно, — ответило солнышко, — да вот плывёт сюда тёмная туча. Она меня сейчас закроет, она — могучее меня.

И правда. Наплыла туча, спрятала солнышко, мышка только и успела сказать:

— Ах!

Да тут же опомнилась, запищала:

— Туча, туча! Раз ты такая могучая, давай с тобой подружимся!

— Я бы не против, — пророкотала басом туча, — да вот уж поднялся ветер-силач; он меня гонит долой!

И ветер-силач тучу прогнал долой; даже сосну, под которой теперь сидела мышка, зашатал-закачал, — и сразу стало видно: с ветром бороться не сможет, пожалуй, никто.

— Ветер, ветер, — обрадовалась мышка, — вот с тобой-то я дружить и буду! Ты самый-самый силач-богатырь!

— Нет! — вздохнул шумно ветер. — Глянь, мышка, вон туда на пашню… Видишь, там шагает с плугом по борозде пара быков? Я дую им встречь, — а они знай себе шагают, пашут! Я хочу их остановить, — а они шагают, пашут! Они меня сильнее во много раз…

И только мышка хотела выскочить из-под сосны, только хотела с быками заговорить, напроситься на дружбу, а они вдруг со своим тяжёлым плугом встали.

Остановились, поднатужились, плуг снова дёрнули, а он — ни с места. Тянут, ярмо чуть ли не трещит, а плуг — ни с места!

— У-ух! — запыхтели быки. — Опять попался в борозде крепкий корень от старого пня. Нам его без чьей-либо помощи даже и плугом не переломить, не рассечь… Эй, кто нам, быкам, поможет?!

— Мы! Мы! Мы! — так и запищало, так и загомонило под родною мышкиной сосной.

И видит мышка: её давние соседи — такие же, как она, серенькие, маленькие мышки и мышата — выскакивают друг за другом из норок, катятся к пашне, к борозде, к тому крепкому корню, и давай его своими крохотными зубёнками точить-грызть, давай точить-грызть.

Минуты не пролетело — корень лопнул, плуг пошёл, быки благодарно вздохнули: