Владимир Сисикин - Сыщик

Несколько секунд пассажиры мчались на последнем колесе, потом оно стряхнуло их и убежало вперед — купаться. Колесо и мотор кинулись с откоса и плюхнулись в воду. Взвился столб пара. Это освежался раскаленный двигатель.

Наступила оглушительная тишина.

Покинутые транспортом, пассажиры сидели над высоким обрывом.

— Ты жива, Машка, или? — сказал Руслан. После железного грома и грохота его голос показался ей комариным писком.

— Жива, — ответила Маша, и собственные слова дошли до нее издалека. — Где моя сумка?

Овчаренко засмеялся:

— Ну ты, Маш, и перегружала! Закудахтала, як кура: ко-ко-ко-ко! Турба отвалилась! Ой, не можу!

— А сам-то, сам! — заливалась Маша. — Ку-ку! Пыргай! Ха-ха-ха!

Они вдруг прекратили смеяться и оцепенели, выкатив глаза. Между ними, едва не касаясь земли, слегка покачиваясь, плыла корзина аэростата!

Они увидели содержимое корзины: жаровню, в которой дотлевали угли, Крота в очках, Крыса, связанного Шарика, на ухе которого, словно в кресле, развалилась Муха. Видна была каждая буковка Нюркиной татуировки: «Они устали, но их не догонишь».

Никто не шевельнулся, все смотрели друг на друга, а корзина медленно-медленно двигалась к краю обрыва. Вот она зацепила одиноко растущую ромашку, пригнула ее и полетела уже там, над пропастью… А ромашка разогнулась и закачалась…

Шарик опомнился и закричал:

— Ребята, что же вы?

Он попытался вскочить. На него навалились Крот и Крыс.

— Они теряют высоту, — донесся сдавленный голос сыщика, — у них кончилось топливо-о…

Овчаренко сделал гигантский прыжок вслед летательному аппарату. Если бы Руслан опомнился на секунду раньше! А теперь он только лязгнул зубами в каком-то сантиметре от края корзины, рухнул и покатился под обрыв в облаке пыли. Когда Маша спустилась, Овчаренко в бессильной ярости бегал по берегу и метал огромные камни вслед удаляющемуся аэростату.

— Хватит тебе! — прикрикнула Маша. — Смотри, они снижаются. Если упадут в воду, Шарик утонет, ведь он связан!

— Надо плыть, Машка, — решительно сказал Овчаренко, входя в воду, — другого пути нет.

— Да, — упавшим голосом подтвердила она, — надо плыть… Это… где моя сумка?

— Вон она, у тебя на боку.

— Ах, да! — Маша стала старательно копаться в сумке.

— Ну, рванули? — торопил Овчаренко.

— Рванули… — пролепетала Маша, пятясь от воды. Руслан подозрительно спросил:

— Ты плавать-то умеешь?

— Умею, умею! Только… не как чемпион. Кролем не умею, брассом не умею…

— А как умеешь, топориком, что ли?

— По-собачьи, — прошептала Маша, — по-собачьи немножко умею…

— Держись за мой хвост, выгребем!

И они поплыли: впереди Руслан, на буксире Маша, а за Машей ее ушки и сумка.

Бандитский аэростат, сморщенный от недостатка теплого воздуха, тихо опускался к поверхности воды. Пловцы быстро настигали его. Когда преследователи оказались под корзиной, раздался пронзительный крик Шарика:

— Атас! Бомба! Ныряйте!

Овчаренко, не раздумывая, хватил воздуху и нырнул. За ним Маша. Раздался глухой удар. Овчаренко под водой открыл глаза. Темный предмет стремительно уходил вниз, оставляя за собой бормочущий ртутный шлейф из пузырей. Это Крот сбросил жаровню.

Облегченный воздушный шар набрал высоту, но вскоре опять начал снижаться. Падение было неминуемо.

Крыс это понял и в панике заметался. Выбрасывать больше было нечего.

— Нюрка! — замахнулся он. — Вон отсюда! Не утяжеляй!

Нюрка нехотя снялась. Но аэростат от этого и на сантиметр не поднялся. Что весит муха, даже такая упитанная?

— Ззззкоро ляпнешься, — сообщила она, летя рядом, — немного осталозззз. У пса клыки — жжжжуть!

Овчаренко фыркнул, и до Крыса долетели холодные капли воды, отчего он весь затрясся.

И почему-то промелькнула перед ним картинка детства золотого, когда был он симпатичным непоседливым существом, у которого резались зубки. Мама внушала ему: «Не воруй, мой мышоночек, не делай гадостей, мой ненаглядный, — проживешь спокойненько». И пела над кроваткой, роняя слезы:

Но он не мог удержаться: воровать было так интересно, а делать гадости так приятно! А что теперь? Куда завели его «бодренькие ножки»? Некрасивый, с выбитым клыком, тварь какая-то дрожащая, и дорога ему одна — в воду. И поклялся себе Крыс, что, если только уцелеет, бросит мерзавца Крота, начнет новую жизнь, пойдет по прямой светлой дороге к достижению всего-всего хорошего… Только бы уцелеть, только бы выжить, выжить, выжить!