Константин Арбенин - Иван, Кощеев сын

Улыбнулся невесело, потом напряг пальцы, чуть изогнул драгоценность ржавую, лицом вспотел. И вдруг — хруп! Переломилась игла заветная пополам. Искра между обломками сверкнула, в небе какой-то всплеск полыхнул — видно, в тучах прореха на миг солнце приоткрыла, — и снова всё кругом, как прежде.

Вот оно и свершилось, вот и произошло.

Иван так и застыл, глядя на расколотую иглу. Глаза у него увеличились, влагой набухли. Посмотрел он Горшене в лицо и одно только увидел — как Горшенин картофельный нос из своего землистого оттенка вдруг в совсем белый перешёл.

— Сломалась игла-то, Ваня, — говорит Горшеня и Ивану обломки протягивает.

Закачались сосны, загудели, завыли, как бабы на похоронах. Иван вдруг из оцепенения вышел и прямо через костёр на Горшеню попёр — никакого жара не почувствовал. Схватил его за грудки, тряхнул. Надя бросилась Горшеню защищать.

— Ваня, постой, — кричит, — погоди, Ваня!

Иван на неё взглянул, и сразу у него голос нашёлся.

— Ты чего? — трясёт он Горшеню изо всех сил. — Ты что сделал, борода капустная? Ты чего натворил, бродяга? Ты же сейчас отца моего…

Горшеня отнекивается, пробует Ивана от себя отпихнуть, а тот перехватил его в поясе и повалил его на землю. Покатились они по траве, по иглам хвойным, по прохладным мхам. Надя скачет вокруг дерущихся, не знает, что и предпринять. Вернее, дерётся-то один Иван, а Горшеня сопротивляться и не думает: зубы сжал, глаза открыл — ко всему готов, всё намерен принять.

— Добряк ты фальшивый! — бранится Ваня. — По-предательски меня обвёл! Я тебе жизнь чужую доверил, а ты — как в игрушки поиграл! Шляпа ты мухоморова!

— И где ты только, Иван, ругательств таких нахватался? — скулит Горшеня.

Иван от этих слов ещё больше разозлился, зарычал и уже кулак сжал и поднял, чтобы огреть друга по его предательскому носу, да в самый последний момент замешкался, поглядел на кулак — не каменный ли? Нет, совсем не каменный, самый обычный кулак.

— Как ты мог! — говорит Иван, ослабляя хватку. — Вероломец ты, ирод, — и отсел на бревно, голову обхватив.

— Я потому, Ваня, иголку эту сломал, — говорит Горшеня, приподнимаясь, — что бессмертие Кощеево в твоих глазах увидел. Если бы ты своего отца убил — ты бы сам в Кощея превратился, таким же чудовищем стал бы. Вот и было бы ему бессмертие — в тебе, без всяких там волшебных иголок. А так ты человеком остался. На себя я твой грех принял — с меня теперь и спрос. Пускай, — добавляет с натугой, — пускай… зато одним хорошим человеком на земле больше будет.

— Да ты душу свою сгубил! — кричит Иван с отчаянием.

— Я целый род от проклятия освободил да ещё кучу людей, от этого рода беды терпевших. В конечном итоге пропорция верная выходит, в сторону справедливости перевешивает. Так что… — вздохнул Горшеня, махнул рукой.

Надя присела к нему, смотрит, весь ли он цел. Убедилась, что всё нормально, и только тогда пересела к Ивану.

— Ничего ты не понимаешь, Горшеня! — продолжает Иван в сердцах. — Я сам это сделать должен был, это мой крест! Ты вообще посторонний, кто тебя просил вмешиваться?

— Опять не прав ты, Ваня, — поясняет Горшеня. — Я тебе не посторонний, я тебе друг — это, знаешь, порою больше, чем даже брат.

— Ну да: я во всем не прав, а ты у нас самый правый, правее некуда! — хрипит Иван. — Да ты мне хуже, чем посторонний, ты мне… ты мне… не друг больше!

Поднялся Иван с земли, отряхивается. Встал и Горшеня, рубаху поправляет, портки очищает.

— Ступай отсюда, — злобно говорит Иван, — Видеть тебя, не могу, убийцу. Ступай стороной или, ей-богу, пришибу тебя, не сдержусь!

— Я, Вань, однажды уже прошёл стороной-то, — говорит Горшеня. — Боюсь, ежели ещё разок посторонюсь, потом нам с тобою пересечься весьма трудоёмко будет. Подумай.

— Мне в одиночку думать сподручнее, — огрызается Иван.

— Понял, — кивает Горшеня. — Вопросов более не имею.

Собрал свои пожитки, ложку облизнул, книгу, от борща в два раза разбухшую, в сидор затиснул.

— Пусть так, — вздыхает. — Может, Ваня, я и неправильно сделал, только этого сейчас ни мне, ни тебе понять не дано. Это время покажет. Время — оно показывать любит. Правда, Наденька?

— А ты Надю не тронь! — ещё больше свирепеет Иван.

Горшеня плечами пожимает, а Надя на то говорит:

— Ты за меня-то не решай, Иван.

Горшеня ей показывает жестами: мол, ничего, успокоится, это временный невроз. А сам встал перед костром, огню поклонился:

— Прощевайте, — говорит. — Добра вам и согласия.