Нил Шустерман - Глаза Мидаса-младшего

— Ты съезжаешь с катушек, дружище, — сказал себе мальчик. — Должно быть, так и становятся психами.

Джош не смыкал глаз до первых лучей восхода, а потом наконец позволил себе заснуть.

В семь утра будильник вырвал Кевина из объятий сна. Еще не раскрыв глаз, мальчик понял, что очки начали потихоньку заряжаться. Они подпитывались от солнца, светившего в лицо. Вчерашняя пригибающая к земле слабость уже прошла, и с миром, похоже, все было в порядке.

Трещина на левой линзе начала взаправду затягиваться. Она уже уменьшилась вдвое, и, похоже, вспышки прекратились.

Горе-заклинатель несмело встал с кровати и оделся, каждую секунду ожидая, что очки заискрят, но они молчали. Спустившись вниз, Кевин начал уже верить, что худшее осталось позади.

Отец, вернувшийся с утренней пробежки, готовил завтрак, наверно, празднуя очередной сброшенный фунт:

— Мне страшно захотелось вафель со взбитыми сливками.

— Нам повезло, — отозвалась мать.

Тэри уже смела одну вафлю и с нетерпением ожидала, когда приготовится вторая. Она ястребиным взором вонзилась в вошедшего брата:

— Как самочувствие, Кев?

— Лучше не бывает.

— Рано лег и рано встал, — заметил мистер Мидас. — Хороший сон никому еще не вредил. — Он бросил на тарелку сына вафлю и щедро сдобрил ее взбитыми сливками. — Должно быть, ты накануне выложился по полной.

— Не то слово, — ответил Кевин.

— Кстати, крутые очки, — заметила мать.

— Терпеть их не могу, — пробормотала Тэри. — Чтоб они сморщились и сдохли!

— Доченька, — начала миссис Мидас, — если не можешь сказать ничего хорошего, жуй молча. — С этими словами женщина перекинула на тарелку девочки остатки своей вафли и приступила к ликвидации яичной скорлупы и упаковок от вафель, которые разбросал повсюду ее муж. Она включила радио над раковиной, и кухню наполнили кошмарные звуки. Мать утверждала, что такая музыка помогает расти комнатным цветам.

Сейчас играло ужасающее скрипичное переложение "No Money Down, Deadman", одной из любимых песен Тэри в жанре тяжелого металла.

— Меня сейчас стошнит, — заявила девочка, как и всякий раз, когда мама слушала эту программу.

Кевин на секунду позабыл о собственных проблемах и широко улыбнулся измазанным в сливках ртом. Мальчик никогда раньше не мог оценить по достоинству их привычного утреннего дурдома.

— Как хорошо вернуться к нормальной жизни! — вздохнул он.

Тем временем включилась хоровая аранжировка песни «Восход, закат». Мама принялась подпевать, и это не предвещало ничего хорошего: ей ни разу не удавалось правильно вспомнить слова:

— Восход, закат, — бормотала миссис Мидас. — Восход, закат, быстро, день за днем…

— Нормальной? Ничего нормального здесь нет, — заметила сестра. — Здесь все давно свихнулись и без твоих очков.

Мистер Мидас положил себе вафлю-переростка и утопил ее в океане взбитых сливок, а мама продолжала петь:

— Месяцы, та-ти-та-ти-тарам, вечное счастье и любовь…

И тут в мир воплотилась одна-единственная мысль — из трещины в очках вырвалась крошечная вспышка.

Увидев это, Тэри отложила вилку:

— Братишка?

Кевин замер и побледнел:

— Только не это!

— Восход, закат… — бормотала мама.

— Что ты сделал, Кевин? О чем ты думал?

Мальчик сглотнул:

— О песне, — ответил он. — Я думал о песне.

— Нет! Этого не может быть! Скажи, что пошутил! Пожалуйста!

Мистер Мидас поднял голову:

— Что случилось?

Тут весь мир сошел с ума. Очки, заряжавшиеся все утро, начали вспыхивать в полную силу, дико и непредсказуемо.

— Сынок, твои глаза! — закричала мама.

Папа попытался сорвать с мальчика очки, но обнаружил, что из модного аксессуара они превратились в часть тела.

— Кевин! — испуганно вскрикнул он, все еще ничего не понимая. — Что ты с собой сделал!

— Нет! — Мальчик закрыл глаза руками, чувствуя, как искры прожигают его ладони и корежат окружающий мир. Вспышка — и радио исчезло, как сон наяву. Еще одна — и злосчастную радиостанцию уже никто никогда не поймает.

Горе-волшебник бросился к лестнице. Родители — за ним.

Тэри осталась на кухне. Девочка медленно поднялась и подошла к окну. Старая песня все еще крутилась у нее в голове. Солнце стояло над холмом и медленно спускалось вниз — на востоке.

«Что здесь не так? — подумала девочка. — Нормально ли, что солнце садится в полвосьмого утра? Когда оно должно садиться? Как было раньше?». Она расплакалась, потому что ничего не помнила.