Артем Маневич - Синий Колодец

От лошади остро пахло потом, ветром, степной травой, сладковатым дымом пороха.

Мимо собора, мимо тополей и лип, мимо садов с белым наливом и синими сливами ехал Антоша на рыжей лошади. Отец придерживал сына одной рукой впереди себя. А за спиной Антошиного отца — ружье, без штыка правда, но — ружье.

Красная улица гордилась Антошей.

— Ура! — кричала Красная улица.

И Федя Носарь, и Ваня Цыган, и две весело прыгающие косички кричали:

— Ура!

Все небо и вся земля кричали:

— Ура!

Оркестр играл утренний марш тысячью труб и барабаном не меньше солнца.

Новый день занимался над Красной улицей.

Совсем новый день.

Женя медленно открывает глаза. Неужто все приснилось: мальчик Антоша, его мама, друзья Антоши — Федя Носарь, Тамара с двумя косичками, Ваня Цыган.

И — солнце, летящее над Красной улицей.

Или все еще ночь, и во всем поезде проводник, Женя да машинист не спят.

Нет, всюду солнце: на белой простыне, на линолеумных стенах, в зеркале. И солнечный папа уже побрился и пахнет одеколоном.

Папа сбрасывает Женину простыню, щекочет губами и носом дочкину шею, хохочет. И Женя смеется.

— Встаю, ладно… Встаю! — И совсем как маленькая говорит: — Ты проснул меня, и я встаю.

— Аккуратней одевайся и получше причешись, — советует папа. — Нас будут встречать.

— Хорошо. Хорошо. Хорошо… Ни слова больше не говори и, если тебе все равно, выйди в коридор.

Папа берется за ручку двери, однако Женя успевает спросить:

— Ты мне вчера что-нибудь рассказывал?

Папа качает головой: да, рассказывал.

Небо, солнце, березы, речка исчезают в стене. Пробежал проводник. И снова из стены выплывает речка, небо, солнце. И берез нет. Березы остались в стене.

поет Женя и очень аккуратно одевается… Их будут встречать. Какую выбрать ленту? Белую? Красную? Голубую? Пусть будет красная. Нет, голубая… И синее платье в горошину.

Женя причесывает стриженые каштановые волосы, сажает на них бант. Словно кусочек реки на голове. Красивая девочка, ничего не скажешь… Женя показывает солнцу язык, задвигает дверное зеркало в стену. И торжественно выходит в коридор.

Стучат и стучат колеса. Свистит в открытые окна ветер, свистит и надувает, как щеки, занавески.

— Умойся, да поаккуратней, — как ни в чем не бывало повторяет папа, — нас будут встречать.

Женя плотнее смыкает ресницы, полными пригоршнями швыряет воду на шею, в уши, в нос… куда попало. Нащупывает на стене вафельное полотенце, трет глаза и медленно открывает.

Лицо — розовое, и руки, и, вероятно, уши очень чистые.

Синий колодец, синее озеро, синее море, пожалуйста, Женя готова к встрече.

Из вагона выскакивает женщина с крашеными волосами. За ней — Вова-матрос. Воротник с якорями вздувается, как парус, закрывает Вовин рыжий затылок.

— До свидания! — во весь голос желает вагону Вова.

На вокзальную землю прыгают чемоданы: коричневый с серебряными замками, фиолетовый, перепоясанный, как парашютист, ремнями, маленький, черный, с оранжевой заплатой на боку, похожий на щенка.

— Скорей! Скорее! — торопит проводник. — Поезд стоит всего четыре минуты.

— Лети, — выпускает папа из рук Женю. Проводник ловит девочку и опускает на перрон так осторожно, будто Женя стеклянная.

Земля мокрая. И ничего особенного. Земля встречает пассажиров, умылась и еще не успела досуха вытереться вафельным полотенцем.

С чемоданом и с бабушкиной авоськой прыгает с подножки папа.

Поезд свистнул, дробно застучал колесами по рельсам.

Сапоги спешат, тыкаются носами в лужицы, от чего во все стороны скачут брызги. За сапогами еле поспевают туфли с перекладинками на пуговках.

Сапоги, а за ними туфли останавливаются.

Женин папа обнимает человека в сапогах, целует, громко хлопает по спине.

— Степан! Степан!.. Сколько зим, сколько лет!

И дядя Степан обнимает Жениного папу.

— Вот и свиделись, Антон… Вот и свиделись… Гора с горой… — Дядя Степан говорит тихо, совсем тихо, не иначе для того, чтобы никто, кроме Жениного папы, не услышал.

Женщина в туфлях с перекладинками всхлипывает, вытирает концом головного платка глаза.