Ольга Апреликова - Тихая Химера. Очень маленькое созвездие – 2

– Откладывать нельзя. Сейчас обработаю, потом отмоем его всего, и попробую зашить… Давай руку тоже придерживай.

Он быстро обработал рану обезболивающим, потом долго промывал, наконец залил какой-то пеной и велел:

– Не давай опускать руку в воду. Да что ж он такой грязный-то…

Они сперва попытались распутать и отмыть его сбитые в колтун, залепленные мазутом космы, но потом, сдавшись, долго и осторожно их стригли. Отмываемая коротенькая шерстка сперва показалась светло-мышиной, серенькой, но вдруг сквозь густую белую пену под осторожными пальцами врача мелькнуло черным. Сине-черным, глубоким, пугающим. Врач замер. Потом не спеша, аккуратно и нежно, промыл от пены колючие, очень густые волосы. Взъерошенная, клочкастая мокрая голова ребенка оказалась совершенно серебряной, отливающей металлом – только ото лба к затылку шла черная драконья полоска.

Они позволили себе переглянуться.

– Вот теперь все ясно, – сказал Вильгельм. – То есть неясно ничего… Вот он почему волосы себе мазутом выпачкал… Ваш?

Ние кивнул.

– Похож на Сташа, – заключил Вильгельм. – Один в один отлит.

Ние с недоумением посмотрел на тельце в грязной воде. Что позволило врачу сделать такое заключение? Как он вообще сопоставил этого заморыша и отца, могучего великана? Но полоска эта… Только у самого Сташа была такая же полоса на голове и у его отца Яруна. Ни у брата отца, Кааша, ни даже у других его детей такой полоски не было – сам Ние, первенец Сташа, так вообще был рыжим… Седая масть с редчайшей этой полоской темной обличала в больном измученном зверьке то самое волшебное и всемогущее чудовище. Предсказанное за тысячу лет, итог каторжного труда бесконечных поколений, невозможное, страшное, долгожданное. И – в единственном экземпляре. Второго такого больше не произвести на свет. Некому. Но какой теперь толк от всех этих предсказаний? Может, клонировать этого? Пусть отец сам решает, а пока главное – этого живым довезти.

Они два раза меняли драгоценную воду, молча отмывая ребенка. Вонь почти исчезла. Доктор становился все мрачнее и не торопился пускать в ход никакие свои спасительные медицинские приборы, никакие лекарства. Что, уже все бесполезно? И можно только простым уходом смягчить страдания?

– На тебя тоже похож, – буркнул врач. – Косточки длинные, оттенок радужки тот же… Надеюсь, окажется в вашу породу, живучим… Хоть согрелся…

Стало почему-то очень страшно.

Кольнуло сердце.

Он маленький. Как он вытерпел столько ужаса?

Никому, никогда нельзя говорить, откуда он его вытащил. Даже вот Вильгельму. С камер все о той минуте удалить. И надеяться, что сам мальчишка, если выживет, никогда и не вспомнит. Бывает же травматическая амнезия. А отцу? Тот всегда все знает. Ну… Такое лучше бы и ему не знать. Спросит – сказать придется. Но – без подробностей.

Они бережно вымыли слабенькое тельце еще раз, обсушили, обработали синяки, ссадины, врач еще раз промыл и зашил застарелую рану на запястье – ребенок спал. Или был без сознания? Они завернули его в простынку и уложили на высокую кровать в медицинском отсеке. Он стал похож сейчас на маленькую белую мумию. Веки фиолетовые. Ние посмотрел на маленькое тельце в простынке, и невольно наклонился послушать, дышит ли (вони нет, только антисептик и лекарства), потом взял с полки одеяло полегче и осторожно укрыл его. Врач осторожно вытянул из-под одеяла маленькую руку и взял из тепленького пальчика каплю крови для анализов.

Кровь светилась.

Теперь Ние стало совсем жутко. Это ведь правда – про всемогущество. Это – наполовину убитое, без сознания, тельце – в нем все равно живет чудовище. Если б был здоров и вырос – стал бы куда опаснее и могущественнее отца. Поднебесная черная тварь, космическая зверюга, вечный властитель. Никто в здравом уме не хочет таких встреч. Такие существа, как это, должны жить где-нибудь в небесных башнях… Или в легендах. А не в реальности. Но реальность… Он при смерти. Его спасать нужно, лечить, выхаживать… Он – младший брат.

– Что, тот самый, пятый?

Ние кивнул.

– Сташ ведь никогда не объявлял его рождение. Раз его прозвали «черным», то, может, это прозвище за ним еще из Дракона, и дано в знак траура? Скорби?

– Не знаю. Вряд ли: о нем и не принято было говорить вообще. Ладно, так что ты скажешь?

– Да боюсь, ничего хорошего… Был бы он нави, так я бы заключил, что… Реабилитации не подлежит. Незачем мучить. Говоришь, он понимал тебя? Тебе не показалось?