Владимир Леонов - Мой ломтик счастья. Издание второе, дополненное

Я опушу веки, закрою глаза и увижу. Это словно в ночь зажигается фонарь. И вижу круглые заснеженные горы, густые оливковые рощи, стада кудрявых овец у подножий гор.

Трогательный Пушкин! Чародей вольнодумный! Знаток тайн!

За ночь вровень с домом вырастала целая снежная гора. Утром на санках летишь с нее вниз – дух захватывает. Папа сделал мне из неотесанных талин лыжи, и я катался на них с горки дотемна, пока не доносился со двора зов обеспокоенной мамы. Стихотворные строчки всплывают сами по себе, можно было не только произносить нараспев, но и петь – каждое пушкинское стихотворение подсказывало мотив и мелодию. И я мечтал, и тихо пел, и все у меня внутри сладко томилось под звучание строк, вышивая на детской душе это нехитрое слово «любовь»:

« Спой мне песню, как синица

Тихо за морем жила;

Спой мне песню, как девица

За водой поутру шла».

А вот и замерзшее декабрьское солнце осторожно поднялось и удивлено и ласково оглядело землю, покрытую нетронутым мягким снегом. Прозрачное морозное утро исподволь наполнялось солнцем и чистотой искрящегося под его лучами снега:

«Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

блестя на солнце, снег лежит».

Все вокруг кажется волшебным и удивительно прекрасным, белым и чистым: и легкие узорчатые снежинки, летящие на землю для тепла и красоты, и пушистый снег, нежно укрывающий задумчивые ветки деревьев, и колючий иней, причудливой мозаикой украсивший замерзшие оконные стекла.

Все -таки природа – это мир сказки!

Я просыпаюсь с ощущением радости, потому что это так светло и ликующе воскликнул во мне Пушкин: « Мороз и солнце, день чудесный!», и подарил мне с этим напевным стихом изумительный образ:

«Еще ты Дремлешь, Друг прелестный…»

И я весь день ношу в себе этот восторг и восхищение жизни.

Вот таким солнечно-волшебным вошел в мое детство Пушкин, да так и остался в нем навсегда единственным и неповторимым, не имеющим себе равных, потому что «…из тысячи фигурок, даже одна на другую поставленных, не сделаешь Пушкина».

Через Пушкина я чувствовал и русскую землю, и небо, под которым родился и жил. Он возвращался из своего отсутствия, живой и видимый, всматривался в меня своими всепонимающими голубыми глазами и говорил открыто:

«Соберитесь иногда читать мой свиток верный…

А я, забыв могильный сон,

Взойду невидимо и сяду между вами,

И сам заслушаюсь, и вашими слезами

Упьюсь… и, может быть, утешен буду я

Любовью…»

Как я сокрушался, что не был современником Пушкина! Уж точно, не дал бы убить его на дуэли – грудь бы свою подставил, но не дал. Убийца Дантес был для меня самым отвратительным человеком на земле.

А когда я повзрослел, прочитал то, что я чувствовал в детстве, но высказать так точно, красочно и увлекательно не мог:

«… мне нравилось, что уходим мы или приходим, а он – всегда стоит. Под снегом, под летящими листьями, в заре, в синеве, в мутном молоке зимы – всегда стоит. Наших богов иногда, хоть редко, но переставляли. Наших богов, под Рождество и под Пасху, тряпкой обмахивали. Этого же мыли дожди и сушили ветра. Этот – всегда стоял » (Марина Цветаева) …

Вот такой в моем детском сердце жила волшебная страна… великая легендарная Россия – Родина среди нежных берез, утопающая в ветках черемухи.

В долгие зимние вечера мудрые и неторопливые старики вспоминали войны, которая вела Россия, чтобы оставаться свободной и независимой. А бабушки на старомодный манер с благоговением рассказывали нам, внукам, какая она сильная и бесстрашная – эта страна с названием Россия, самая главная в мире и такая большая, что нет ей конца и края. И все это завоевали для нас наши предки, смелые и мужественные. Несгибаемое, героическое племя!

А затем следовали дивные истории и чудесные сказки, в которых русские богатыри всегда побеждали своих врагов, а русских никто и никогда не мог одолеть, ибо не случалось еще такого, чтобы покорилась кому-то земля русская. И каждое слово наполняло нас священным трепетом и гордостью за наш великий народ. Видел я в своем воображении князя Олега, победителя греков, как он прибивает щит победителя к цареградским воротам, а рядом с ним его храбрая дружина, и до меня доносился голос этого великого русского героя: « Кто более и славнее меня в свете?»

Потрескивали поленья в печи, тепло и уютно в доме. Здесь незримо присутствовала мудрость, а в наших душах – щемящая нежность и безграничное чувство родины. Притихшие от волнения, мы впитывали в себя эту негромкую и чистую любовь, – «с крытую теплоту патриотизма» (Л. Толстой) – и грезили подвигами во славу своего отечества.