Петр Стефаневский - Триста неизвестных. Издание второе, дополненное

Рано наступившая зима 1931 года плотно укрыла искрящимся снежным покрывалом обширное Ходынское поле. Здесь, на Центральном аэродроме Москвы, расположилась авиационная бригада Научно-испытательного института Военно-Воздушных Сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Напряженная работа самого крупного в стране испытательного авиацентра идет обычным порядком. Взлетают самолеты, кружат над аэродромом, садятся. Возвратившись на землю, летчики горячо обсуждают выполненные полеты, спорят о достоинствах и недостатках испытываемых машин.

Нам, молодежи, недавно влившейся в ряды испытателей, все здесь кажется необычным, чуть ли не фантастичным.

Профиль использования новичков нока не был определен. Их внимательно изучали: опыт каждого, технику пилотирования, характер и волевые качества, физические данные.

Мы с нетерпением ожидали решения командования института. Хотелось летать.

«Назначить на тяжелый бомбардировщик ТБ-1…» Вновь и вновь перечитываю короткую строчку приказа и все больше недоумеваю: я же истребитель, по призванию и по опыту. Налет достаточный. Контрольные полеты на Р-1 и Р-5 здесь, в институте, выполнил с оценкой «отлично». И вдруг… на бомбардировщик! За что?

Надо идти к начальству. Буду возражать, спорить. Должны же все-таки учитывать профиль подготовки и наклонности летчика, считаться, наконец, с его желанием. Еще работая в школе инструктором, я мечтал о больших скоростях и высотах, о лихих боевых маневрах. А может быть, школьные-то полеты и подвели. Прямо скажу: было дело, перехлестывал. Надоедало изо дня в день выполнять одно и то же — летать с курсантами по кругу и в зону. Простора хотелось, в строевую часть тянуло. А подобру туда не отпускали. Вот и… Да и один ли я бесшабашничал… Нет, бомбардировщик из меня не получится. Сокол и в неволе уткой не станет…

Такую речь надумал сказать, но начальника НИИ в тот день, как на грех, не оказалось на месте. В Управление ВВС вызвали. Решил зайти в летную комнату. Едва перешагнул порог, как кто-то из летчиков с иронией бросил:

— Внимание, товарищи! Представляю нового летчика-бомбовоза.

От неожиданности я, кажется, даже отступил на шаг. Откуда он знает, ведь приказ подписан всего несколько часов назад? Испытатель (фамилию его запамятовал), словно угадав мои мысли, расхохотался:

— Да у тебя, Стефановский, сейчас не лицо, а копия приказа по Научно-испытательному институту! — Но тут же уже серьезно спросил: — В бомбардировщики, значит?

— В бомбардировщики…

— Вот и отлично! Наконец-то настоящим летчиком-испытателем станешь.

Товарищи, находившиеся в комнате, окружили меня. Кто-то похлопал по плечу, кто-то пожал руку. Со всех сторон слышалось:

— Поздравляю, Петро!

— Нашего полку прибыло!

— Радоваться надо, а он нос повесил.

Не спалось мне в ту ночь. Одолевали разные думы. Тяжелых воздушных кораблей я не знал, вернее, не летал на них. Сжился, сердцем сжился с маленькими, юркими, послушными в воздухе истребителями. В Каче освоил «мартинсайд», И-2бис, Р-1, Р-5. О полетах на бомбардировщиках даже не помышлял. Не знаю, с кого началось, но у многих летчиков-истребителей было предвзятое отношение к тяжелым, с виду неуклюжим самолетам. Тогда, в пору массового увлечения покорением пятого океана, почти все мы бредили бешеными скоростями, петлями Нестерова, «кавалерийскими» атаками в поднебесье. Я тоже мечтал об этом. И вдруг… на бомбардировщик.

Вспомнился наш качинский «аврушка» («Авро-504 К»). Какие только выкрутасы не выделывали на нем! Хотели взять от него больше, чем он мог дать. Нас, конечно, не миловали за это. И в моей карточке учета взысканий и поощрений появлялись неприятные для меня строчки.

Гибель молодого летчика-инструктора Юркевича, не посчитавшегося с возможностями «аврушки», несколько отрезвила нас, научила уважать авиационную технику, не подхлестывать ее там, где она уже не может дать большего. Но стремления штурмовать новое, неизведанное у нас не убавилось. Истребитель, рассуждали мы, — это боец, а без риска и смелости в бою невозможно добиться победы.