Анастасия Перова - В долготу дней

Солнце излучало тепло, нежно подкрашивало бока проплывающих над землей облаков, неспешно, знавших, что стоит только довериться знакомому ветру, и дорога пойдет в нужную сторону, и никакой самолет не прорежет сияющую белизну их вод.

Солнце парило, било по крышам, садам, огородам, будило от зимней спячки затхлую траву и сосновые иголки, березовую кору и апельсиновые склоны гор на далеком юге. Солнце не знало, кому пригодится его подзатыльник, солнечный удар в темечко.

Солнце светило.

Мальчик шел по улице. Мальчик не знал, что ему делать, пинал камешки, распутывал нити, спутанные в голове, словно с ними поиграл котенок – накануне вечером, когда он пришел домой из школы с очередным провалом в полную неизвестность, отпечатленным в дневнике рукой несправедливо суровой женщины в бордовом костюме.

– Ну, физика из тебя не выйдет, – угрюмо пробормотал отец.

– Ну, почему же, он будет стараться, – заметила мать.

– Славик, иди чай пить! – только и сказала бабушка.

А Славе было не все равно.

Слава любил математику и физику, щелкал задачки по алгебре, словно юный бельчонок, схвативший первые мамины запасы орехов на зиму и готовый раздробить зубы о гранит науки. Славик любил быть в этом состоянии погруженности, когда задача отделяла его от мира вещей, давала ему пространство покоя и сосредоточенности, поиска выхода. Но в этот раз мечты о физике его подвели, он неправильно понял задачу, раскрутил ее условия как-то не так, непривычным для мира остальных людей способом и остался с двойкой в дневнике и не сходившимся с правильным ответом решением.

Славик задумался, что же делать дальше. Задачка не оставляла его в покое, бередила старые раны в его душе, когда еще в первом классе он оступился на физкультуре во время важного зачета по прыжкам в длину и как-то не так оттолкнулся, когда выучил не то стихотворение и остался белой вороной в классе, полном отличников – и много еще когда.

Теперь ему было тринадцать лет, и жизнь то и дело не клеилась. То ли из-за прямого длинного носа, про который шутила даже математичка, что по нему можно чертить треугольники на доске, то ли из-за вихров, непослушных и немного кудрявых. А может быть, из-за дурацкой привычки отмалчиваться почти постоянно, на всех уроках, любви к молчанию в принципе, отсутствию друзей. Славик был одиночкой и это в себе ценил, но ему слишком очевидно не хватало товарищей, с которыми он мог бы перешагнуть в переходный возраст, делиться происходящим, взрослеть и отделяться от родителей своими первыми шагами в непонятную, ненужную пока еще взрослую жизнь.

Он уже был нескладным, но до сих пор по-детски симпатичным. Любил джинсы в школе, где была форма – звучит, почти как приговор, если бы его не можно было бы иногда нарушать. И когда Славик выглядел в своих глазах бунтарем, над ним – так же тайком – потешался весь класс. Он не пытался скрываться, не старался и быть на виду, но вся его независимость была деланой. Ему хотелось дружить, если не влюбиться. Но все было не с кем. И даже, наверное, некогда – он много занимался и почти не любил отдыхать, с полной серьезностью посвящая себя домашним заданиям и учебе.

Славик долго зрел для чувств. Все детство он просидел с книжками и совсем не научился находить общий язык с людьми. Ему хватало яркого и скупого на реакции мира литературы, ее приключений и словесных картин. Он сидел с книгами, перечитывал по третьему кругу рассказы про животных, придумывал продолжения баталий пиратов в далеких морях. Скакал на коне по узким тропам, тянущимся по краю горных ущелий, зарисовывал бабочек угольными карандашами, танцевал с прекрасными незнакомками в ресторанах, полных запахов прибрежного моря. В итоге он почти не разговаривал с людьми, почти не общался со сверстниками. Ему очень большую радость подарили родители: когда родилась маленькая Аграфена, он приучил себя сидеть подолгу и рассказывать что-нибудь из прочитанного или увиденного, чтобы девочке было интересней и не так скучно, как он сам себе придумал. Он сначала, конечно, пробовал просто читать вслух, но Груша оставалась безучастной, а он погружался в мир книги в одиночестве и быстро забывал о сестре. Но когда он рассказывал ей о своем, то все менялось: мир переставал быть таким одиноким, в нем появлялись другие, совершенно отличные от занятий домашним заданием или чтением, цели. И постепенно так забрезжили лица, которые до того прятались в дверных проемах и классах. Он понял, что может быть веселым и смешным по-доброму для окружающих. Шутки и истории всегда любили – и он почти научился пользоваться этим.