Э.Т.А. Гофман - Золотой Горшок. Сказка

Ах! Боже мой! Это была физиономия той самой яблочной торговки, что торчала тогда у Чёрных ворот! Вот напасть! Острые, длинные, гнилые зубы дробно застучали в широко распахнутой пасти, и оттуда полышался канифольный треск и скрипение:

«Дур-р-рак! Дур-р-рак! Дур-р-рак! Не удер-р-рёшь! Не уд-драть! Дур-р-рак!»

Студент Ансельм в диком ужасе отшатнулся от мерзкой рожи и хотел было опереться на косяк двери, когда его рука помимо его воли схватила и резко дёрнула шнурок звонка вниз, и тогда нарастая и множась, зазвенело в дребезжащих диссонансах, и по пустоте дома, как в огромной бочке, раздались насмешливые отзвуки:

«Быть тебе уж в стекле, застыть тебе в хрустале, быть тебе в стекле!»

Студента Ансельма охватил такой дикий, такой липкий ужас, вместе с лихорадочной дрожью в руках, что затряслисьи все его члены. Чёрный шнур звонка ринулся вниз и в итоге обратился белой полупрозрачной исполинской змеёю, которая немудрствуя лукаво, тут же обвила и с нечеловеческой силой сжала его тело, с каждым мгновением всё крепче стягивая железные узлы, так что хрупкие члены студиозуса стали с треском ломаться. и кровь хлынула из жил, насыщая прозрачную тушу змеи и крася её глянцевую шкуру в алый цвет.

«Убей меня, не мучай, убей меня скорее!» – хотел было завопить он в страшном испуге, но вместо крика из его круглого рта послышалось только сипение, напоминающее звук крана, из которого вот-вот польётся вода. Змея медленно воздела свою чудовищную голову и воткнула длинный острый, как нож, оказавшийся раскалённым железным острием в грудь Ансельма. Острая, режущая боль мгновенно прервала пульс его жизни, и сознание его тут отключилось совсем.

Когда он пришел в себя, оказалось, что он лежит в своей вдовьей постельке, а над ним склоняется конректор Паульман и говорит:

– Ну, скажите вы мне, любезнейший, ради бога, что это за нелепости вы творите, дорогой мой господин Ансельм?

– Дух воззрился на воды, и вот они заволновались, и вздыбились пенистыми валами, и ринулись в пучину, которая внизу разверзла свою аспидную пасть, пытаясь с жадностью проглотить их. Как праздные триумфаторы, возвысили гранитные скалы свои зубчатыми венцами украшенные главы и сомкнулись вокруг, запирая грядами долину, пока Солнце не увлекло её в свое материнское лоно и не защитило, не согрело ее в пламенной колыбели Солнечного света. Вдруг пробудились от вечного сна сна миллионы зародышей, мирно подрёмывавших под тёплым песком пустыни, простёрли к просветлённому лицу матери свои зелёные росточки и листики, и, как счастливые, улыбающиеся дети в цветущей колыбели, нежились в своих чашечках невинные цветочки, готовые пробудиться, пробуждённые матерью, и нарядиться в солнечные одежды, которые Природа расцветила тысячью красок. Но посереди долины высился чёрный холм, который вздымался и опадал, как грудь человека, когда она раскалена пламенной страстью. Из чёрной бездны били раскалённые испарения и, клубясь огромными шарами, злобно стремились заслонить лик матери, а она закрутила свирепый вихрь, который прошёлся сквозь них с сокрушительной силой, и когда слепящий луч снова ударил в чёрный холм, он выбросил из себя в преизбытке радости грациозную огненную лилию, которая распрямила свои листья, как юные, чистые уста, готовые ощутить медовые поцелуи матери земли. Тут искристое сияние озарило долину: это явился юноша Фосфор; огненная лилия узрела его и, исходя горячей, огненной любовью, взмолилась: «О, стань вечно моим, прекрасный юноша, ибо я люблю тебя и погибну, если ты покинешь меня!» И ответствовал юноша Фосфор: «Я хочу принадлежать тебе, о прелестная Лилия, но запомни, ты обязана, как неблагодарное дитя, презреть отца и мать, отринуть своих подруг, лишь тогда ты станешь больше и могущественнее, чем все, кто теперь здесь радуется наравне с тобою. Любовная истома, которая ныне благодетельно греет всё твоё существо, начнёт, расслоившись на тысячи лучиков, волновать и мучить тебя, ибо чувство рождает чувство, и величайшее наслаждение, которое будет зажжено в тебе брошенной мною искрой, превратится в унылую скорбь, и ты канешь в ней, дабы снова возродиться в другом образе. Эта искорка – мысль!»

– Ах! – взмолилась Лилия, – Но почему я не могу быть твоею, сгорая в пламени, зажжённом тобой во мне? Разве я смогу больше, чем сейчас любить тебя и разве я смогу, как сейчас, взирать на тебя, когда ты будешь уничтожать меня!