Фарида Мартинес: Счастье на дне оврага

– Ну, вот так всегда, – с тихим вздохом поддакнула Лариса Андреевна, с опаской глядя на мужа: как бы всерьез не разозлился, тогда и ужинать не станет.

– Вы вообще меня слышите? – крикнула Надя, с силой хлопнув ладонью по столу. Затем схватила пульт и выключила телевизор. – Так лучше слышно?

– Что за скандал? – в комнату вошел высокий рыжий парень. Несмотря на то, что цветом волос, глаз и обилием веснушек он пошел в мать, вся фигура его была точной копией отца: худой, угловатый, немного сутулый – одним словом, нескладный, от чего все его движения казались неловкими, ломаными.

– Паша, – Надя бросилась к брату, ища поддержки, – они хотят, чтобы мы переехали в деревню!

– А, да, я знаю, – спокойно ответил он. – И что такого?

Надя посмотрела на брата как на ополоумевшего и перестала плакать.

– Ну, а что? – весело сказал Паша, подтягивая не по размеру широкие джинсы. – Мне все равно в техникуме учиться. Я в деревню поеду только на лето, а потом буду в общаге жить.

– Предатель! – прошипела Надя. – А я? Мне тоже в общагу? Мне же еще четыре года в школе учиться!

– Ой, Надь, не драматизируй, – брат закатил глаза. – Доучишься в деревне и снова вернешься в Казань. Поступишь в институт и тоже будешь жить в общаге. Веселуха будет! – он поднял ногу, обхватил ее руками и запрыгал по комнате, изображая игру на бас-гитаре.

Лицо девушки окаменело.

– Я вас всех ненавижу! – процедила она сквозь зубы и выбежала из комнаты.

Так в одночасье размеренная жизнь разлетелась на мелкие кусочки, хотя еще днем ничего не предвещало беды. Учеба в школе закончилась, и Надя уже мысленно готовилась к летним каникулам. В отличном расположении духа она прибежала домой, зашвырнула сумку с тетрадками в шкаф и растянулась на кровати. Наконец-то долой скучную юбку и еще более скучный прямой пиджак! Да здравствуют узкие джинсы и короткие платья!

А вечером ее ждали плохие новости: отца уволили с работы. Иван Анатольевич много лет проработал на государственной службе рядовым сотрудником. Его не повышали в должности, но и не увольняли благодаря его готовности работать за мизерную зарплату. Он никогда не опаздывал, прилежно отсиживал восемь трудовых часов за своим идеально организованным рабочим столом; два раза в день пил чай, беседуя о политике и руководстве с коллегой Петром Лукиным, полным пожилым мужчиной в вязаном жилете; затем обедал в положенное время, отвечал на звонки, ставил печати и ровно в шесть вечера выключал компьютер и уходил домой. Однако после реорганизации предприятия он, в числе дюжины человек, попал под сокращение и с этой печальной новостью пришел сегодня домой.

Жена его Лариса Андреевна работала парикмахершей, и ее зарплата не позволяла жить целой семьей в городе на съемной квартире. Поэтому, недолго думая, Иван Анатольевич решил перебраться в деревню, что находилась в пятистах километрах от Казани, и где жила его мать – одна в большом (по мнению соседей) бревенчатом доме. Лариса Андреевна, как всегда, безропотно приняла решение мужа.

– Слышь, Алин, мои вообще сбрендили, – Надя шипела в телефонную трубку, стоя у окна в своей комнате. За ее спиной, ровно посередине спальни, торцом к стене стоял шкаф, делящий помещение на две маленькие части, где только и могли поместиться по одной узкой кровати с прикроватными тумбочками: одна для брата, другая для Нади. – Мы через неделю уезжаем в эту дырень!

Красивый и немного взволнованный голос на другом конце провода ответил:

– Ну и что? Вы же к осени вернетесь?

– Не вернемся! В том-то и дело, – Надя снова заплакала. – Папу уволили, мы переезжаем в деревню!

На секунду повисла пауза, затем раздался протяжный вздох:

– Вот это да! Неужели ничего нельзя сделать?

– Алин, я там сдохну…

– Ты ему уже сказала?

– Нет. Не знаю, пока не хочу говорить, – Надя оперлась о холодную батарею и потеребила край кружевного тюля, глядя в темноту улицы. В стекле расплывчато отразилось ее заплаканное лицо. – То есть и не могу, если честно. Он уже неделю не пишет и не звонит.

– Да, иду! – вдруг крикнула Алина, и снова тихо добавила: – Надь, меня мама зовет. Давай завтра увидимся, и ты все спокойно расскажешь, а пока постарайся успокоиться, ладно?

– Да, давай, – Надя недовольно закусила губу, не получив возможности выговориться. – Буду тебя ждать в двенадцать у часов. Пока-пока.

Она положила телефон на тумбочку и села на кровать, скрестив ноги по-турецки. Ужинать она не будет, не до того сейчас. Да что ужин! Она объявит голодовку и, глядишь, успеет умереть до отъезда. Хоть так, хоть эдак, а с Ним она больше не увидится.