Ксения Перова - Обезглавленное древо. Книга вторая. Джори

Айк не бывал нигде, кроме Вьена, а вот Дирхель путешествовал всю жизнь и рассказывал, что город их не из самых крупных, встречаются и побольше. После того как триста лет назад эпидемия «белой лихорадки» погубила большую часть человечества, после Великого Исхода из Мегаполисов такие города стали обычным делом. Чтобы спастись в наступившем хаосе, люди укрепляли их и обороняли, как крепости. Вьен тоже был окружен высокой бревенчатой стеной.

Но сейчас, хвала Всемогущему, жизнь стала спокойнее. Уже лет двадцать в округе не появлялось ни одной разбойничьей банды, в деревнях жили спокойно, а в городе даже ворота на ночь не запирали. Патрули остались, но только для охраны правопорядка.

Вьен не любил Айка, и это чувство было совершенно взаимным. При одном взгляде на темные бревенчатые и каменные дома с узкими окнами, на мостовую, заваленную гниющей соломой и конским навозом, всю в рытвинах и ямах, тоска по лесу с новой силой вспыхивала в душе Айка – даже если он, как сейчас, провел дома несколько дней.

Через Вьен протекала чахлая речка; она уходила в древние подземные трубы, проложенные еще до Исхода, а на выходе из города была подперта плотиной на случай пожара и сочилась зловонной жижей. В гнилой прудик бросали объедки, дохлых собак, тряпье и всякий хлам. Сливать нечистоты в реку строго запрещалось – для их сбора город объезжали специальные бочки. Но, конечно, находились те, кто плевал на все запреты – и воздух от этого не становился свежее и ароматнее.

Да что там – в городе стояла просто убийственная вонь. Айк старался дышать ртом, но тяжелый, смешанный запах кухонь, дыма, навоза, нечистот и испарений человеческих тел заползал в нос и, казалось, въедался в него изнутри.

Айк знал, что через пару часов притерпится к запаху, но сейчас тот был ужасен – особенно здесь, на главной улице, ведущей от ворот к площади.

С огромным облегчением свернул он в крошечный переулок; здесь стоял единственный дом, двухэтажный, в хлопьях черной краски. Его окружали заросли кустов и деревьев, которые Айк про себя называл «садом».

Рассохшаяся дверь поддалась только со второго рывка. В доме пахло тоже отнюдь не розами: горящим маслом, готовкой, свечным нагаром и – особенно сильно – какой-то химией. Но этот запах с детства был частью жизни Айка, даже успокаивал.

Скинув сапоги, он поспешно поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж и вошел в мастерскую.

Здесь, как обычно, топился камин и химией пахло еще сильнее. Дневной свет еле пробивался сквозь закопченные стекла единственного окна, и на большом столе, заставленном стеклянной посудой, горело несколько свечей.

В мастерской Айку нравилось. Она была почти такой же, как дома, но без перегонного куба и стеклодувной печи. По стенам полки с книгами, шкафы забиты разноцветными колбами, банками, пробирками, на сундуке у окна – куча какой-то ветоши, запахи реактивов и трав, резкие, едкие, сладкие… Айк глубоко вдохнул и замер на минуту, поглощенный воспоминаниями – не о чем-то конкретном, а вообще, о той жизни, которая когда-то была и которую у него отобрали.

Пусть отец не доверял ему тогда дел серьезнее измельчения в ступке разных веществ и нарезания трав, все равно это было в тысячу раз лучше теперешних «поручений».

Эдвард Райни, отец Айка, склонился над столом в напряженной позе. Из-за жары он был обнажен по пояс. Мускулистый, высокий, в кожаных штанах и фартуке, он напоминал кузнеца за работой, хотя для кузнеца был слишком легкого, сухощавого сложения. Длинная черная коса змеилась по блестящей от пота спине.

Эдвард осторожно помешивал стеклянной палочкой бурый порошок в металлической чашке. Дно чашки лизал тонкий язычок синего пламени, вырывавшийся из стеклянной горелки. Порошок игнорировал и нагрев, и помешивание.

Отец и сын не поздоровались и не пожелали друг другу доброго утра. Но это отнюдь не означало, что они в ссоре. Просто утро не сулило им ничего доброго. А все из-за листа бумаги, лежавшего на столе между разнокалиберных стеклянных сосудов, пустых и полных.

Айк ощутил вязкую пустоту в груди. Он знал почти наверняка, что приказ будет, но все-таки надеялся… как всегда, напрасно.

– Клеймение, – не отрываясь от своего занятия, произнес Эдвард, – ты справишься.

Айк кивнул и сунул приказ за отворот куртки. Подождал в надежде, что отец что-нибудь добавит, но тот молчал. Айк тихонько вздохнул и пошел собираться.

Обычно клеймением – татуировкой или раскаленным железом – и изгнанием из города наказывали за повторное воровство. Во Вьене, где должен был стать Свершителем Айк, предпочитали раскаленное железо. Когда Айк наблюдал клеймение в первый раз, его вывернуло наизнанку от запаха горелой плоти, но деваться было некуда, пришлось освоить эту ужасную процедуру. Прошло три года, а он по-прежнему испытывал дурноту при одной мысли о предстоящем клеймении.