Сусанна Георгиевская - Отец

— Я понял. Вы… вы…

— Саша! Я врач. А это прежде всего стремление понять. Такова уж профессия врача. Кстати, запомни: каждый человек похож на всех людей, потому что он человек как биологический вид: каждый человек похож на некоторых людей как тип; ни один человек не похож на другого, потому что каждый — индивидуальность.

Отец говорил серьезно, немного грустно, не отрывая от Саши строгого взгляда.

— А над чем вы работаете по ночам? Я ведь вижу… Я вижу свет…

— По ночам… Нет, Это слишком специальная работа, ты не поймешь, Но нынче ночью я написал статью. Ладно, попробую популярно. Это… ну, если хочешь, о грани между людьми здоровыми и больными, о здоровом или якобы здоровом общем фоне и слабости одного какого-нибудь звена… Я доказываю необходимость высокого уважения к больным, ибо болезни, которые мы лечим, как бы высшая степень человеческого страдания… Я говорю о необходимости «открытых дверей» в больницах. Одним словом — это работа о глубочайшем сочувствии как о лечебной мере. Ведь никто не смеется над слепотой, над инфарктами… Я пытаюсь разбить хоть часть человеческих предрассудков… Понял?

— Да! Это, по-моему, работа о справедливости.

И вдруг Саша замялся и буркнул себе под нос:

— Я… в общем, я рад, что я ваш сын!

— Что? Не слышу…

— Если бы я выбирал, — еще тише, насмешливее и глуше забормотал Саша, — я бы, пожалуй, не сочинил себе другого отца!

— Ни черта не понял! — сказал отец.

А сам вдруг просиял и порозовел…

(«Все расслышал, понял небось!»)

— Интеллекты! — позвала их из соседней комнаты Лана Пименовна — Идите чай пить.

— Верно, Саша. Пошли пить чай.

— Сашаа-а! Воду для полоскания.

— Саша, подмети пол.

— Саша! Подай инструменты.

— Выключи плитку!

— Открой окно.

— Закрой окно.

— Где ты, Саша-а-а? Медбраа-т! Медбрат!

Уборщица допрашивала входящих:

— Зубы? Ладно, тогда проходи… А верно, зубы? Не сочиняешь? Может, сказки слушать?

Саша оказался чистейшим импровизатором. Вдохновение враля накатывало стихийно от устремленных на него испуганных и доверчивых ребячьих глаз. Восторженность зрителей подогревала: он рассказывал ребятам длинные сказки. Он просто не мог заставить себя оторваться от малышей. Врачи то и дело раздраженно выглядывали из кабинетов, вызывая пациентов. Однако пациенты не желали идти. Пациентам хотелось дослушать сказку.

Одним словом. Саша сеял а поликлинике смуту и беспорядок.

Потеряв терпение, его вызвал к себе заведующий поликлиникой:

— Бабич, я должен с тобой поговорить Ты только, пожалуйста, не обижайся. Мы терпели сколько могли из уважения к отцу. Отец звонит, он допытывается, добросовестно ли ты работаешь. Я, конечно, вижу, что ты стараешься, но не могу же я ему рассказать, что ты старательно дурака валяешь, В институт собираешься?

— Не знаю.

— Вот те здрасте! А кто же знает?

— Я… я думал, что работаю хорошо.

— Бабич, ты человек взрослый, школу окончил, вроде бы должен соображать: поликлиника — это не цирк. Ты нам заваливаешь работу.

— Вы хотите, чтобы я ушел?

Молчание.

— Да, пожалуй, эдак лучше будет. И тебе и нам. Подавай заявление об уходе по собственному желанию, а характеристику для вуза хорошую мы дадим, об этом не беспокойся.

…Как рассказать отцу?

Саша засунул руки поглубже в карманы куртки и удрученно побрел по городу. Он шагал все вперед, вперед, ничего не видя, не замечая.

Первая в его жизни работа, а он не справился, не сумел. Из Сашиного смятения стал медленно выплывать город. Это было так, как если бы вокруг Саши осторожно рассеивался туман, прорвались кое-где его клочья, из участков света выглянули дома, витрины, кусочки улиц.

Вот женщина стоит у метро и кого-то ждет. Облокотилась о стену. Она похожа на кариатиду, которая поддерживает здание плечами. Двинулась, — спина и плечи ее оторвались от стен метро… Сейчас закачается здание!.. Ожила кариатида.

…Две елки у входа в сквер. Высокие, соединенные вершинами между собой. Прямоугольник из игольчатых веток на гладком полотне неба…

Москва грохотала, тренькала, — Саше казалось, что слегка дрожит земля у него под ногами.

Он долго бездельно бродил но городу.

«Если б Ксанка была в Москве, я бы прежде всего рассказал ей».

Но она была далеко. А вокруг — чужие судьбы, чужие люди, никому и ни до кого нет дела.

Скверы припорошены первым снегом.

Удивительно!.. Там, у него на родине, в скверах всегда гуляли ребята с мамами. А здесь — Москва такая большая, а скверы пусты. На их влажных дорогах остаются его следы.