Сусанна Георгиевская - Отец

— Кто это наверху? Мой сын или гном? Между прочим, Саша, ты можешь спуститься вниз, заверяю тебя, можно читать и думать, удобнейшим образом развалившись в кресле.

— Я не читаю… то есть не читаю сейчас. Я разглядываю Угано Тедэчи… Раннее Возрождение. Вы помните?

— Помню. А ты догадываешься, почему он «раннее Возрождение», а не средневековье?

— Нет… Мне кажутся диспропорциональными руки и ноги Хряста… И вся композиция так беспомощна…

— Но на руках у Христа уже намечаются мускулы, в них трепещет жизнь, — ответил отец и взял монографию из рук Саши. — Это все же рывок вперед, первые шаги к Возрождению. Посмотри внимательно… И художник почувствовал, что создал нечто значительное: недаром он поставил здесь свою подпись. Да еще какую отчетливую!

Зазвонил телефон.

Отец прошел в коридор, послышался его «трубный» голос:

— …для консультации одного, в крайнем случае двух больных… Со сложным дифференцированным диагнозом. Двух, только двух… Завтра я должен присутствовать на защите… Да, да… Совершенно верно…

Вернувшись в свой кабинет, он казался рассеянным.

— Я хотел спросить, — робко начал Саша. — В прошлый раз вы показывали мне кляксы и назвали их кляксографией.

— Ах, это. — небрежно ответил отец.

— Я все же не верю в точность этого метода. Я вообще очень плохо умею верить… пока не пойму… Поэтому я решил поподробнее расспросить вас при случае…

— Ну что ж… А тебе там удобно, Саша? Ладно. Сиди, сиди… А что тебя, собственно, не устраивает? В кляксографии заложена редкостная возможность, минуя «человеческий фасад», заглянуть иногда глубоко в сердца людей.

Лицо отца все еще казалось усталым, рассеянным. Однако, взглянув на Сашу, по-прежнему скрючившегося на верхотуре лестницы, он не выдержал, рассмеялся, Саша был слишком сосредоточен для того, чтоб обидеться. Он смолчал.

Отец сел в кресло, задумался, В комнате сделалось тихо, сквозь открытую форточку проник дальний грохот города.

— Сомневаешься, право, не ты один. Иногда мы, врачи, работающие серьезно, стыдимся уродства, которое претерпело многое из того, что должно бы нам помогать! Возникают ложные теории, неправильно применяются тесты… Да и другое… Наивно предполагать, например, что с помощью кляксографии можно превратить психологию в математику…

— Почему в математику?

— Потому что такие попытки тоже бывали: разнести добытые сведения по графам, подсчитать… Звонит телефон или мне. послышалось?

— Нет, не звонит. Говорите, пожалуйста! Может, вопросы, которые а задаю, наивны? Но ведь я никогда еще об этом не слышал, все это для меня открытие!

— Ну что ж… не для тебя одного… В общем, нельзя, понимаешь ли, ни цифрой, ни формулой передать целостную личность человека, — щурясь, сказал отец.

И, вдруг задумавшись, Он опустил голову… Сверху, с лестницы, Саша видел его макушку, покрытую седоватым легким пушком. Полные короткопалые руки отца задумчиво подпирали щеки. Он теперь говорил как бы не только для Саши, но и для себя:

— В самом деле, можно ли весенний ландшафт, например, передать в цифрах, которые попытаются выразить количество новых травинок и первых цветов?

И вдруг он приподнял голову, посмотрел на Сашу и улыбнулся.

— А может быть, ты все-таки спустишься вниз, снизойдешь, так сказать, до меня?

Чтобы не возражать, Саша соскочил с лестницы, сел в кресло напротив отца.

— Я… я спустился. Я слушаю… Пожалуйста, говорите!

— Да. Хорошо! Все годится, Саша, — запомни это! — для того, чтобы выявить многосторонность и глубину человеческой психики. Нельзя рассматривать человека, ну, скажем, только как отца, пусть даже отца превосходного… Или только как представителя определенной профессии… Нельзя его трактовать как «среднего» гражданина или, скажем, как оригинала… Часто при глубоком соприкосновения нам открывается вдруг совершенно новая сущность людей. — Широкая, всесторонняя… Есть такие стороны человеческой личности, которые целую жизнь могут оставаться в тени, ничем себя не проявив.

— Как это? — выдохнул Саша.

— А вот так! — улыбнулся отец. — Мы, врачи… нет, вернее сказать — мы, люди, должны стремиться постичь человека во всей его сложности, во всех его противоречиях, во всей его многосторонности и многослойности… Одним словом, во всей глубине его великой загадочности… Понимание людей дарует нам неожиданное сочувствие к ним, пробуждает в нас сопереживание… Иногда нас вдруг озаряет, и мы начинаем догадываться, что перед нами человек с таким духовным запасом, с таким богатством, которого мы от него и не ждали вовсе… С мечтами, подобными сказкам, трогательными страхами, надеждами, болью… Попытка такого познания, такие открытия заставляют зазвучать наши собственные мечты… Все должно быть использовано, чтобы помочь нам понять человека, чтобы помочь нам не уставать восхищаться чудом жизни и удивляться ему! Это имеет отношение и к кляксографии. Понял? К кляксографии и к другому…. Одним словом, ко всему, что относятся к изучению человека.