Станислав Думин - Звезда путеводная

Офицер не солдат, ему со службы уйти просто. Скоро вышел государев приказ: артиллерии прапорщика Рылеева в отставку уволить с чином подпоручика. А тут и радость у нас случилась — женился Кондратий Фёдорович.

А немного погодя Кондратий Фёдорович жену расцеловал, сложили мы в сундучок книги да бумаги и отправились в столицу в Петербург, новую службу искать.

— Ты вот, дурень, всё твердишь: «робеет, боится», — разгорячился опять Никита, хоть Савелий слушал молча, даже кивал. — А Кондратий Фёдорович, как в Петербург приехал, с самим генералом Аракчеевым схватиться не побоялся!

— Да быть того не может! — ахнул Савелий. — Генерала Аракчеева, почитай, вся Россия боится. У нас в деревне им бабы детей на ночь пугают: «Спи, спи, не то тебя Аракчеев в солдаты заберёт». Он же первый царский любимец, солдатский мучитель.

— А Кондратий Фёдорович его не испугался, — рубанул ладонью Никита. — Он про Аракчеева стихи написал. Изобразил его как живого. Сказал, что душа у него подлая, злобная, что народ он довёл до нищеты, злодеем его назвал. Написал — да ещё и в журнале напечатал, всем на удивление.

— Да как же разрешили такое? — недоверчиво спросил Савелий.

— Кондратий Фёдорович на хитрость пошёл. Написал в заголовке, будто стихи эти — про какого-то древнего злодея, что жил давным-давно, вот и разрешили их напечатать. А как прочли их — сразу Аракчеева узнали. Мне сказывали, что и сам генерал стихи эти прочёл. И будто, как прочёл он их, — журнал разорвал, клочки ногами топтал…

Мы, как узнали это, очень за Кондратия Фёдоровича струхнули. Думали — того и гляди, пришлют за ним солдат, в возок посадят, увезут, куда Макар телят не гонял, или в крепость запрут. Но день прошёл, другой, третий, неделя прошла. Все о стихах Кондратия Фёдоровича говорят, а Аракчеев из дворца носа не высовывает, больным сказался.

— Как же Аракчеев такое спустил?! — дивился Савелий.

— Видно, стыдно ему показалось себя в стихах узнать, — покачал головой Никита. — Вот Аракчеев и решил: лучше сделать вид, что не про него эти стихи, а про древнего злодея.

И не раз ещё Кондратий Фёдорович собой рисковал — за правду. Трудно ему приходилось, особенно, когда в суде служил.

В Петербурге он со многими хорошими людьми подружился. То и дело захаживали к нему офицеры, чиновники, писатели. И как узнали, что хочет он в суде служить, удивились, стали отговаривать. Нельзя, мол, честному человеку в судейские идти, в суде все мошенники, взяточники. В суде у нас одна правда: кто больше судье денег даст, тот и прав.

А Кондратий Фёдорович им отвечал: потому и надо честным людям в судьи идти, чтобы бедных людей защищать от взяточников и мошенников.

— Но только, — вздохнул Никита, — не удалось Кондратию Фёдоровичу в суде правды добиться. Он и защищал бедняков, и по вечерам, после службы, им бумаги писать помогал. Про судью Рылеева весь Петербург говорил, — в кои-то веки в царском суде один честный судья сыскался! А один в поле не воин. Другие чиновники дела по-своему поворачивали, и ничегошеньки он с ними поделать не мог. Вот и ушёл из суда.

Савелий хотел ещё что-то спросить, но тут зазвенел у двери колокольчик. Никита заторопился в прихожую, Савелий — за ним. Кондратий Фёдорович отдал Никите запорошённую снегом шубу. Обернулся к Савелию, улыбнулся невесело:

— Был я у подрядчика твоего и у полицмейстера. Нет на этого мошенника управы. Артель в Москву ушла, доказать ничего нельзя. Но я барину твоему письмо написал, мне он поверит, наказывать тебя не станет. И ещё узнал я, что тут неподалёку, на возведении Исаакиевского собора, плотники нужны. Сегодня у нас заночуешь — время позднее, а завтра ступай туда не мешкая. А это тебе на первое время. — И сунул Савелию белую бумажку — ассигнацию.

Хотел Савелий Рылееву в ноги кинуться, но тот его подхватил:

— Не надо, братец. Дело ведь твоё справедливое. А до конца помочь тебе я не сумел. Погоди, может быть, настанут скоро лучшие времена.

Потом попросил:

— Никитушка, поставь-ка самовар, принеси мне в кабинет кипятку с лимоном. Нужно мне ещё поработать сегодня.

Никита головой покачал укоризненно:

— Время-то уж позднее. Ложились бы вы, Кондратий Фёдорович! Барыня, Наталья Михайловна, давно почивают. Утро вечера мудренее.