Борис Евгеньев - Голос друга

— Oh! Camarade! C’est un livre tout á fait mauvais [1] — О! Товарищ! Это плохая книга! (франц.). . Плёх, плёх! — сморщился, будто кислого попробовал.

— Плох?! — переспросил Гриша, хмуря брови. — Сам ты, вижу, плох!.. Тоже мне… «камрад»! А я ему, как человеку, хлеба дал!

Сунул книгу в руки другому пленному:

— Ну-ка, читай ты!

Угрюмый гигант неловко раскрыл книгу огромными своими ручищами — не привык, видно, иметь дело с книгами. Стал читать, шевеля губами. В конюшне — тишина. Только и слышно, как на крыше гомонят воробьи.

Пленный покосился на своего веселого товарища, исподлобья на Гришу взглянул. Но ничего не сказал.

Гриша смотрел на него, опершись на винтовку. Прошло минут пятнадцать-двадцать. Мне надоело глазеть на пленных.

Маленький француз, улыбаясь, быстро-быстро заговорил. А тот, другой, коротко ответил что-то, положил тяжелую квадратную ладонь на книгу, которую держал на коленях. Рябое некрасивое лицо его выражало растерянность, смятение, — он даже вспотел от волнения и торопливо вытер рукавом лоб.

— Ну вот, проняло, значит! — обрадованно сказал Гриша. — А ты говоришь — плохая книга! — погрозил кулаком маленькому французу.

И весь-то день пленный просидел с книгой. Заглянем в конюшню — сидит, читает. Один раз видели: маленький опять что-то говорит ему, а он молчит, уставившись в книгу.

На следующий день должны мы были выступать.

Чуть свет разбудил нас с Гришей шум, голоса. Смотрим, — партизаны толпятся у конюшни. Неужто пленные сбежали? Да нет, — не сбежали…

Тот, которого я называл «маленьким», стоял в конюшне у стены. И ничего-то в нем не осталось от показной его беспечности, — он походил на затравленного, ощерившегося волка. А на земляном полу в луже крови лежал другой. Он был ранен — и, видно, тяжело — подлым ударом ножа в спину. Дышал с трудом, кровавая пена пузырилась на губах. Вдруг открыл глаза, через силу прохрипел:

— L’officier!.. L’espion!.. [2] — Офицер!.. Шпион!.. (франц.).

Офицера расстреляли. Раненого положили на тачанку, — была у нас одна-единственная тачанка. Он выздоровел. Месяца не прошло, как он уже сражался в наших рядах. Хороший был человек, настоящий камрад! Грузчик из Марселя…

Не решусь сказать, что именно эта книга привела его к нам. Вернее, она была последней каплей, переполнившей чашу терпения простого рабочего парня, силком угнанного в чужую, непонятную страну, где его заставили стрелять в таких же, как он, простых людей… Тогда ведь вообще в войсках Антанты началось брожение. Вспомните-ка, примерно в то самое время матросы французской эскадры, стоявшей в Севастополе, вышли на демонстрацию протеста вместе с русскими рабочими. А в Одесском порту вспыхнул мятеж на французском крейсере «Вальдек Руссо»…

Дорогой друг мой, Григорий Шелест, пал смертью храбрых под Николаевом. А я и Деникина бил, и белополяков, и черного барона Врангеля под Каховкой. Да так и остался на всю жизнь солдатом…

Книгу я сберег. Чудом, можно сказать, сберег — целые годы то на коне, то на колесах… А все-таки сберег — и как бесценную память о днях, когда впервые услышал ее голос, и как память о своем боевом товарище. Вот, собственно, и все!

Петр Александрович закурил.

— Не знаю, к сожалению, — продолжал он, — как книга попала к Григорию. Спросил его. «Ладно, — говорит, — расскажу! И кто мне читал ее, расскажу!» Да так и не успел рассказать. А жаль!.. Много времени прошло, прежде чем я смог прочитать ее сам. По всей стране носило меня. Служил в пограничных войсках, учился… Без ложной скромности скажу: горжусь, что партия высоко подняла меня, крестьянского сына, так высоко, что книги стали моими всегдашними спутниками — потребностью души… Я до сих пор жаден к жизни, хотя и повидал ее во всех обличиях — не всегда добрых, улыбчивых. И я ценю, уважаю те книги, которые не туманят голову красивой выдумкой, не уводят от жизненных тягот, а не только правдиво отображают жизнь, но и сами как бы становятся ее частью — ее разумом, совестью! Что за счастье читать бессмертные труды Ленина, Маркса, преклоняясь перед их мудростью, человечностью, восхищаясь орлиным взлетом их свободной, смелой мысли! Ну, конечно, и такие вечные книги, как творения Гомера, Данте, Шекспира, как «Фауст», «Дон Кихот», «Война и мир»… Читая их, живешь особой жизнью, — возвышенной, богатой, чистой… И, поверьте мне, в этой вот маленькой книге безвестного Франсуа Тибо бьется жилка свободолюбивой жизни. Ее написал человек с горячим, мужественным сердцем!