Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 5 МАЙ

- А где же он сейчас, где? - быстро спрашивает Кармалюк.

Дворник подходит ближе и угощает Устим а понюшкой табаку из перламутровой табакерки.

- Раньше жил в Петербурге, да не захотел, и сейчас проживает здесь, на Волхонке. Там спросишь, тебе всяк охотно укажет.

После долгих поисков Кармалюк наконец поднялся на резное деревянное крыльцо. Как всё изменилось! Был художник Тропинин дворовым крепостным, а теперь стал вольным! И без выкупа! Что же это значит? Может, скоро и всем людям воля выйдет? Может, новый царь одумается? Нет, навряд ли это произойдёт по доброй воле царя.

Кармалюк тихонько стучит. Дверь приоткрывается, и бородатый швейцар говорит:

- Не принимают. Не велено никого пускать.

- А вы скажите, что я с Украины… Господин Тропинин меня рисовал и приказал придти к нему, - решительно говорит Устим, и бородач, удивлённо пожимая плечами, прикрывает за собой дверь.

Через некоторое время за дверью слышатся быстрые шаги, глухое покашливание, и на пороге появляется Тропинин в красном бархатном жилете. С тех пор, как Кармалюк видел Тропинина на Украине, он сильно изменился: пополнел, лицо округлилось, и над высоким розоватым лбом появилась лысина.

- В чём дело, братец? - спрашивает он, и Кармалюк радуется. Вот так так! Тропинин не узнаёт его! Стало быть, его трудно будет узнать и полиции и шляхте там, на Украине.

- Простите, пане, - говорит Устим, - но как-то я одалживал у вас в церкви сто злотых. Вы тогда иконостас у господина Ханенко расписывали. Теперь я хочу…

- Боже мой! Прошу в дом, - Тропинин широко распахивает дверь и ведёт гостя мимо бородатого швейцара по скрипучим ступенькам на второй этаж. - Это, право, похоже на сон, - говорит Тропинин. - У меня сегодня такой день! Одна неожиданность за другой. А вы один пришли? За вами никто не следил?

- Кому же следить? Если даже вы меня не узнали, так куда уж полиции! Это в Сибири приходилось бояться, а здесь много вольного народу шатается, не страшно, - отвечает Кармалюк.

В мастерской царил прозрачный синеватый полумрак. Широкое, в полстены, окно было затянуто шторой. На мольберте стоял незаконченный портрет какой-то дородной женщины, наверно, купчихи. На стенах были развешаны портреты знатных дворян. И тут же портреты простых людей. Особенно заинтересовал Кармалюка карандашный набросок: сгорбленная женщина в очипке и старой запаске жала серпом рожь. Усталая, худая, она напомнила Кармалюку жену, и он тяжело вздохнул.

Тропинин подошёл к пёстрой ширме, которая отгораживала угол в мастерской, и сказал:

- Ну, Иван, выходи и познакомься! У него такая же судьба… Вас обоих, я думаю, одна мать на свет родила - барская неволя.

Послышался кашель, ширма покачнулась, и из-за неё вышел человек в лохмотьях с котомкой через плечо. Лицо его заросло густой бородой, и он очень походил на портрет старого нищего, висевший в мастерской.

- Матрос Иван Дроздов. В декабре был на Сенатской площади. В него стреляли и ранили, - сказал Василий Андреевич. - Он долго скитался по глухим сёлам, прятался от полиции… Кстати, на случай, если придёт непрошенный гость, - продолжал Тропинин, - помните: вы мои натурщики. Я нашёл вас на Хитровом рынке.

Они сели у круглого, на гнутых ножках столика. Волнуясь, Василий Андреевич обратился к Кармалюку:

- Какие это люди!… Много их сослано в Сибирь. И Пушкин обращается к ним с такими словами… Вот, слушайте!

Тропинин встал и, раскрыв толстую тетрадь в чёрной обложке, тихо стал читать строки пушкинского послания «В Сибирь»:

…Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут, и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

После того, как он закончил читать, в мастерской некоторое время царило напряжённое молчание. Потом матрос сказал:

- Дайте мне эту песню. Я перепишу её на память.

Кармалюк с завистью посмотрел на Дроздова. Свободно разговаривая на русском, украинском, польском и еврейском языках, он был неграмотен. На всех судебных бумагах вместо своей подписи Кармалюк неизменно ставил крестик.

Василий Андреевич снял с мольберта покрывало.

- Смотрите, господа, вот он, Пушкин. Я уже заканчиваю его портрет.

Управитель Комаровецким имением Тадей Заремба был мрачен. Теперь оч редко ночевал в своём кабинете. Каждый вечер Заремба приказывал стелить себе то в столовой, то в бильярдной, а чаще всего в гостиной, окна которой выходили в сад. Даже дворовые не знали, где сегодня ночует управитель. Господский дом надёжно охранялся. Но всё равно управляющий по ночам дрожал от страха. Он ждал страшных и мстительных гостей, зная наверняка, что они придут, придут неожиданно и обязательно ночью.