Виктор Астафьев - 13 черных кошек и другие истории

Незаметно ребята уснули. Проснулись от сильного удара. И первое, что они увидели, — большой тонкий столб воды около одного трала.

— Мина!

— Ага! Взорвали!

Под вечер взорвали вторую мину. Она лежала на мелком месте, и столб воды был совсем другой, широкий, пушистый, словно дерево из воды встало.

Тральщики подошли к берегу.

— Спасибо, ребята, — сказал командир и снова подал руку. — Вам куда?

Коле нужно было сворачивать в сторону от реки, но он промолчал и решил подождать, что будет дальше.

— Мне к папке бежать надо, — сказал Митя. — Он у меня бакенщик.

— На каком посту?

— Да вот тут — за поворотом. Я мигом добегу…

— Ладно, ладно! Теперь мин нет, и вам можно на катер. Иванов! Принимай гостей!

Горячая палуба жжет ноги. Но это ничего. Все можно вытерпеть, если к дому подходишь на военном катере, да еще с пулеметами, да с флагом… Может, и папа не так сердиться будет…

Плывут назад берега. Катер идет быстро: еще один поворот — и дом. Как жаль, что он так близко!

На берегу на скамеечке сидит отец. Он смотрит на катер. Вот что-то крикнул. К нему подошла мама и бабушка. Они прикрыли глаза от солнца ладошками и тоже смотрят на катер. Что-то будет…

Заскрипел песок под днищем катера. Остановились.

— Петрович! Принимай своего! Славный помощник растет. Помог две мины вытралить.

Митя смотрит только на жилистые, загрубелые руки отца… А вот они тянутся к нему… Как хорошо на руках у папы! Сердце бьется часто-часто.

— Мать! Накорми их, — басит отец и, легонько шлепнув Митю, подталкивает к дому. — Тоже мне, внештатные наблюдатели…

Голос у папы ласковый и чуть-чуть вздрагивает.

— А ведь придется, мать, оборудовать им наблюдательный пункт.

Трус ли я? Не знаю. Но сердце мое колотилось отчаянно. И вот я стоял в темноте и, затаив дыхание, прислушивался. Я слушал до боли в ушах. Зенитки перестали бить, наступило затишье. Только по железным крышам соседних домов время от времени брякали осколки. После беспрестанного грохота эта тишина давила на уши.

Тик-так… тик-так… тик-так…

Когда я услышал это тиканье? И почему оно здесь? Вчера его не было. Оно остановило меня. Только что я пробирался на свой пост, к слуховому окну. Согнувшись, чтобы не задеть жестяную крышу, я шел по чердаку в темноте. Внезапно, словно по команде, зенитки смолкли. Исчезли вспышки и всполохи, они погасли, словно прожекторные лучи окунулись в воду. Наступила тишина. Звенящая тишина. Грохотанье замерло, утихло, отзвенело, и на земле стало совсем тихо, так тихо, будто на свете и не было войны. И только:

Тик-так… тик-так…

Все громче и громче. По мере того как отмирал и отлетал грохот, тиканье становилось явственней.

Левой рукой я ухватился за мохнатую от пыли балку. В темноте она была такая теплая и родная. Она еще хранила тепло августовского солнца и света. Она была твердая и прочная. Как на земле. За нее хорошо было держаться. Под рукой что-то действительно основательное, твердое и прочное.

Тик-так… тик-так…

Я наверняка знал, что на чердаке, кроме меня, никого не могло — быть. Это — мой пост. Я напрягал зрение, стараясь что-либо разглядеть в темноте. В глазах роились зеленые и оранжевые разводы. Ничего. Никого. Только: тик-так…

— Кто там? — крикнул я.

Быть может, я крикнул. Нет, я не смог крикнуть. Своего хриплого голоса я не узнал.

Никто не отозвался. Только по-прежнему неуклонно и бесперебойно раздавалось равномерное металлическое тиканье. Оно не усиливалось и не утихало. Оно раздавалось монотонно и бесстрастно.

Вы знаете, что такое — смотреть в темноту? В то место, где ничего не видно? Туда, откуда каждый миг прямо в лицо может брякнуть удар… или крик… или ослепительная вспышка… или не знаю что…

Мне казалось, что я слышу дыхание там, впереди, в кромешной тьме. Кто-то дышал там. И, наверно, прислушивался к моему дыханию.

Или у меня шумело в ушах?

Я судорожно сглотнул слюну — и это получилось так громко, что — было слышно на всем чердаке.

Я спросил — на этот раз шепотом:

— Кто там?

И вдруг заметил, что правая моя нога так и застыла, приподнятая. Сейчас она сама, непроизвольно, опустилась на мягкий настил из песка и кирпичной пыли.

В руке у меня были только клещи для зажигалок. И больше ничего. Да перочинный ножик в кармане.

И опять никто не отозвался мне.

Тик-так…

Тот, у кого стучали часы, слышал мое дыхание и то, как гулко, на весь чердак, колотилось у меня сердце. Он слышал, но стоял и выжидал. И от этого было еще страшнее.