Анатолий Мошковский: Дельфиний мыс

- Облака! - завопила Оля. - Мы в облаке.

Сразу потемнело, потом внезапно стало светло, в глаза наотмашь ударило солнце, и Оля завопила:

- Море! Море! Я вижу - море!

От быстрой езды у Одика рябило в глазах, пейзаж так быстро менялся, повороты были так внезапны, его так подбрасывало и дергало, и горы над головой были такие отвесные, а ущелья у самых скатов автобуса такие крутые и глубокие, и все это так неслось, мелькало, дразнило, что у Одика кружилась голова и он не успевал увидеть и запомнить все.

Он должен был первым увидеть море, и не увидел, и не мог даже понять, где оно.

- Где ты видишь его? - крикнул Одик.

- Вон!

Он опять ничего не увидел, ничего, кроме бескрайнего синего неба. Внизу оно было темней, чем сверху.

- Я ничего не вижу! - Одик закрутил головой во все стороны: - Где оно, где?

- Скрылось! - крикнула Оля. - Ты снова жевал чего-нибудь?

Ох как хотелось стукнуть ее - и стукнул бы, да мама сидела рядом. Одик заранее знал, что Оля вконец отравит его существование на юге и уже принялась отравлять. Лучше всего не замечать ее. Но попробуй не заметь, если с утра до вечера путается под ногами и суется во все дела. Зато из-за нее-то и на юг поехали! Отец отнес в комиссионный на Арбате оставшуюся от дедушки подлинную картину Айвазовского; ее, на их счастье, купил какой-то провинциальный музей, и они смогли поехать…

Потом кое-кому из пассажиров - среди них был и отец - стало нехорошо. Водитель остановил автобус, люди вышли наружу подышать свежим воздухом. Отец стал зеленоватый и вроде бы чуть похудел. Но мама тем не менее спросила у него, когда все уселись:

- Письмо не потерял?

- Нет.

Потом и Одик увидел море, но оно, если быть до конца честным, не очень поразило его. Может, потому, что он устал и злился на Олю, что она первая увидела море, или потому, что глаза его не могли принять сразу такую уйму всего - не вмещалось! - не могли вобрать в себя так много гор, зелени, облаков, поселков и полей с аккуратными зелеными рядками, со всеми этими красивыми бетонными статуями - хоть музей открывай!

Море он увидел за стволами прямых, темных, похожих на тополя, но более строгих и узких деревьев - не кипарисы ли? - и оно было очень большое, очень синее и все в каких-то полосах ряби, точно от холода его обметало гусиной кожей…

Потом автобус мчался вдоль моря по ровной дороге, и назад убегали уютные городки с кафе, столовыми, гостиницами, с зонтами пляжей - только что это за пляжи? - все из камней, которыми можно укокошить, наверно, и бегемота. И вот они приехали, выгрузили чемоданы, сумки, свертки, и водитель показал отцу, куда надо идти к Тенистой улице.

- Невероятно! - сказала мама, оглядываясь. - И есть же такие, что живут здесь весь год… Ты письмо не потерял?

- Дети, не попадите под автобус! - крикнул отец.

Они рысью перебежали автостраду и двинулись в тени высоченных деревьев. Навстречу им шли легко одетые люди, шутили, смеялись, ели мороженое ("Папа, купи!" - "Потом"). Где-то играла музыка. Они миновали магазин "Подарки" с просторными, богато убранными витринами - не хуже, чем в Москве; прошли мимо высокого кинотеатра "Волна", похожего на гигантский аквариум - бетон, стекло и металл, - с афиш его ослепительно улыбалась белозубая красавица в бескозырке и моряцкой тельняшке.

Навстречу им, замедлив ход, ехала машина с зеленым огоньком.

- Такси! - крикнул отец, изнемогавший под тяжестью двух чемоданов.

- Спасибо, нам уже близко, - сказала шоферу мама, перегруженная сумками, и машина, недовольно фыркнув, опять набрала скорость.

Впрочем, навьючены были все: Одик, весь перекосившись, мучительно сморщившись - ничего себе, приехали на отдых! - тащил на плече сумку-рюкзак; Оля, мелко семеня, тоже несла большую авоську с кульками. Справа от них, постепенно возвышаясь, уходили зеленые, лесистые снизу горы и совершенно голые, лысые сверху, точно вся растительность вылезла от старости. Слева - за деревьями и оградами - нестерпимо синело Черное море, то самое, к которому они так стремились.

- Скажите, Тенистая улица скоро? - спросил отец у длинного парня в морской мичманке.

- Третья отсюда.

- Ох-х-х! - крикнул отец и, мокролобый, колышущийся, со сползающими с живота брюками, двинулся вперед.

Улица и в самом деле была тенистой, почти темной - в платанах, кипарисах, тополях, и лишь редкие солнечные блики пробивались сквозь листву и, как медные монеты, прыгали на дороге.

- Кажется, тут. - Отец опустил чемоданы у металлической калитки и рукой провел по лбу. - Только бы устроиться… Эге, да тут техника в почете! - Вздохнул почему-то и храбро нажал большим пальцем кнопку звонка.