Марк Ефетов - Последний снаряд

Чтобы не упасть, она оперлась на гладильную доску и повернула голову.

Матвей Тимофеевич стоял в дверях, и Галина Фёдоровна выкрикнула:

- Ты?

Она ведь думала, что это вернулся Володя, и окликнула его.

- Я самый, - сказал Матвей Тимофеевич. Он рванулся к жене и как раз вовремя успел её поддержать.

Потом они стояли обнявшись и молчали.

Галина Фёдоровна вдруг увидела, что в комнате стало светлее. А ведь день катился уже к вечеру, и надо бы окну потемнеть. Но ей показалось, что света прибавилось. Так ведь всегда бывает после дождя, когда небо совсем-совсем очистится и уйдут даже последние пухло-белые облака по слегка дымящемуся небу. А солнце, которое недавно ещё было задёрнуто как бы занавесью туч, словно от радости, что его раскрыли, блестит и сверкает великолепно и ярко.

Первая сказала Галина Фёдоровна:

- Живой?

- Живой.

- Что ж было?

- Ранили. Потерял сознание.

- Ну, а потом?

Матвей Тимофеевич помолчал. Ну как было в эти радостные минуты рассказывать о том горьком, что было в первый год войны!

И он вместо ответа отделался пословицей:

- Не хвались отъездом, а хвались приездом! Во как!..

Тогда там, на мосту, когда он поджёг бикфордов шнур, его оглушило и отбросило в кусты. Счастье Ратикова, что место было болотистое - торф да мох. А не то разбился бы - и костей не собрать. А так, контуженный, пролежал в кустах больше двух суток - то приходил в себя, то снова терял сознание.

Иногда ему слышался голос Володи, а то жена громко звала: "Иди к столу, Матвей. Захолодало всё в тарелке. А газета твоя не остынет. Начитаешься". Потом вдруг ясно виделось лицо дочки - такой, какая она была на вокзале в день его отъезда, и раньше, совсем малышкой. В эти мгновения Матвею Тимофеевичу делалось как-то особенно легко и спокойно.

И вот в полусознании после контузии здесь, в болоте, Матвею Тимофеевичу вдруг слышалось: "Па, ты плоснулся?" - "Да, доченька".

Голос Наташи переходил в шум, совсем терялся. И всё уходило в небытие.

В те страшные дни, когда смерть стояла рядом с Матвеем Тимофеевичем, фашисты навели через реку понтонные мосты и стали окружать наших.

Ратикова нашли колхозницы, когда и на этом, восточном, берегу реки были уже фашисты. Вначале не надеялись, что Матвей Тимофеевич выживет. Но ведь недаром говорится: "Ослабеет человек - слабей воды, окрепнет - крепче камня". Не скоро поправился, но выжил! Подался в лес к партизанам. А совсем поправился - снова воевал, но теперь уже в тылу у врага. Ведь не было в партизанском крае военной профессии ценнее минёра-подрывника.

Так вот и провоевал Матвей Ратиков - сначала с нашими партизанами, а потом с братьями по оружию - в лесах и горах Югославии и Чехословакии.

- А письма? - спросила Галина Фёдоровна.

- Что письма?

- Почему не писал?

- Почты не было.

- Где не было?

- Там.

- Где там?

- В лесу и в горах, у партизан.

- А...

- Поняла?

- Поняла.

- Ты думаешь, я только с нашими партизанами был?

- А с какими?

- С нашими-то с нашими, но не только с русскими. В нашем отряде югославы были, чехи, ну и русские, конечно. Но друзей наших иностранных больше было. Они в тех лесистых горах всякую тропочку знали.

- Поседел ты, Матвей!.. Милый ты мой, родимый, единственный... - Она прижалась к гимнастёрке, пахнущей мылом, и чувствовала, как леденеют руки...

Матвей Тимофеевич переобувался, когда увидел, как в узкий переулок, громыхая гусеницами, вошла артбатарея.

Он удивился этому так же, как Володя, и тут же выбежал за ворота. Только успел снять сапоги и надеть те самые комнатные туфли, которые вынимала из тумбочки Ната. И вот теперь он стоял на тротуаре и смотрел, как торжественным маршем проходила славная гвардейская артбатарея мимо его сына Володи.

На гимнастёрке старшины Ратикова были боевые медали и золотые полоски - память о тех мгновениях, когда он смотрел смерти в глаза. Теперь он видел, как командир прославленной батареи обнял Володю, а бойцы стояли перед его сыном, отдавая ему честь.

Матвей Тимофеевич кусал ус, и ус этот был солёным от слёз.

1972 г.