Марк Ефетов - Последний снаряд

Володя видел, как за окном незнакомые люди обнимали и целовали друг друга, а военных поднимали на руки, качали. Сквозь закрытые рамы и сюда, в комнату, доносились радостные возгласы, смех, песни, приветственные крики - всё то, что можно назвать одним словом - счастье.

А у Володи чувство радости и тяжкого горя было как-то одновременно.

Вот у самого окна высоко взлетал, хохоча и вскрикивая, невысокий человек в защитного цвета гимнастёрке с сержантскими погонами.

Мокрая прядь волос свисала на глаза, медали на гимнастёрке болтались туда-сюда, позвякивая друг о друга. Смотреть страшно было. Но когда прядь волос сержанта откидывалась назад, Володя видел его озорные, радостные глаза. Совсем не трудно было понять, что человек этот счастлив, и все те, кто с озорством качали его, тоже были весело-радостно счастливы. Они кричали "ура!", и сержант, задыхаясь, кричал "ура!".

Чем-то сержант напомнил Володе отца. А жив ли отец? Вот и мама запретила Нате достать из тумбочки его комнатные туфли. Значит, не верит, что жив, не надеется...

Этот день был днём отдыха.

Володя долго мылся над раковиной в кухне, тёр щёткой шершавые пальцы. Отец увидит эту его руку с мозолями и грубой кожей... А вернётся ли отец?

Неизвестность была мучительной. Но Володя не хотел думать о плохом. Он бы разрешил Натке положить комнатные туфли отца перед кроватью. Он верил в хорошее. "Это будет так, - думал Володя. - Откроется дверь, и совсем неожиданно войдёт отец и скажет: "Вот, значит, и я. Во как!"

А мама, Володя и Ната ничего сказать не смогут, они онемеют от неожиданности. И мама от радости заплачет. Натка бросится к отцу, обнимет его колени. Володя кинется за ней и спросит: "Что же было с тобой?" - а отец скажет: "На войне как на войне, сынок. Там всяко бывает. Во как!"

Володя умел мечтать, и это иногда помогало ему жить и переносить трудности. И сейчас он мечтал и верил, что расскажет отцу, как тяжело было начинать работу, а теперь над его станком красный флажок: "Токарь-отличник В. М. Ратиков".

Да, Володя часто мысленно разговаривал с отцом. Он рассказывал ему о Мише: как тот дал ему кусок хлеба в первый, самый трудный Володин день на заводе. И ещё рассказывал, каким Миша стал красивым, широкоплечим - совсем взрослым.

Мишу забыть Володя не мог. Время не стирало память о друге, а, казалось, только больше бередило воспоминания.

И о своём напарнике в токарном цеху Володя мысленно рассказывал отцу. Радость была - ну как не поделиться с папой!

"Ты знаешь, папа, какой у меня сменщик?"

"Нет, не знаю".

"Он худой, и зовут его ребята Семафором. Ходит вразвалочку. Ну такой вроде бы медлительный, безразличный. А за станком - зверь. Когда прихожу ему на смену, медлит, а то прямо говорит: "Погоди". И знаешь, папа, Семафор этот ни одной стружки не оставит неприбранной, резцы проверит, эмульсию, колпачок от лампочки оботрёт. Сдаёт смену так, что станок на парад везти можно..."

Володя всё это говорил отцу, когда сидел в заиндевевшем вагоне трамвая, вложив руки в рукава, как в муфту, прислонившись к белой от изморози стенке вагона. Он говорил так, будто отец сидел тут же с ним, говорил беззвучно. Но это не беда. Папа слышал его, потому что Володя знал, о чём спросит отец.

"А ты, Вова, как сдаёшь смену этому твоему Семафору?"

"Так же стараюсь, папа. Но у меня не всегда получается так хорошо, как у него".

Много раз вот так разговаривал Володя с отцом в этом трамвайном вагоне. И не только зимой, и не только в первые годы войны, но и в последний год, в тёплые дни. Тогда в воздухе чувствовалась не только весна и солнечное за ней лето, но и победа.

Володя не хотел думать, что отец погиб. Вот и совсем недавно, совсем незадолго до того, как кончилась война, он разговаривал так же в трамвайном вагоне с отцом, рассказывал, насколько легче стало ему работать: теперь всё даётся за станком без натуги, без напряжения.

"Всё хорошо - одного только хочется: увидеть тебя, папа".

Он как бы звал отца, и ему даже казалось, что вагон бросает из стороны в сторону и мчится он так стремительно потому, что это дорога к долгожданной встрече...

В тот день был первый весенний дождь. Удары грома сливались с грохотом вагона, с шуршанием дождевых струй по крыше.

"Еду, еду, еду", - стучало у Володи в голове, и сердце замирало от счастья, лицо то и дело освещала молния, а чёрные стёкла вагона затоплял сплошной поток. И от всего этого или от того, что Володя верил в такую встречу впереди, а может быть, от свежего запаха дождевой воды было так хорошо, так радостно, что надежды и мечты превращались в уверенность.