Галина Галахова - Кеворка-небожитель

Это уже потом, когда она опять в который уже раз услыхала от Владика про звезды, она решила, что если бы звезды и вправду, как говорит Владик, были хотя бы такими большими, как Земля, они от своей тяжести давно бы уже свалились с неба на Землю и всю ее раздавили, и никого бы на земле не осталось… Она еще тогда про себя засмеялась, подумала: какой же Владик все-таки еще глупый, простых вещей совсем не понимает, а говорит, что уже взрослый, и она должна его всегда беспрекословно слушаться, потому что он старший — любил он командовать, ох, любил!

По утрам она просыпалась с большим-превеликим трудом, и Владик, поднимая ее в детский сад, командовал:

— Подъем! По коням! Рысью! — А потом, не добившись успеха, приговаривал: — Ладно-ладно, можешь спать сколько влезет. Я больше не буду тебя будить, а пойду позову Раплета: пускай он сюда идет и тебя будит. Слышишь, метлой чиркает на улице… нет, уже на лестнице… поднимается… идет по коридору… подходит к нашим дверям, остановился, дверь откры…

— Ой, не надо! — вскрикивала Наташа, все еще лежа с закрытыми глазами, хватала брата за руку и крепко прижималась лицом к его руке. — Разве не видишь, я уже встала, только глаза еще немного не открываются?

Каждое утро, когда надо было идти в детский сад, они играли в Раплета: Раплет был у них выдуманный дворник, злой волшебник, он обладал сверхъестественной силой, но они все равно каждый раз его побеждали, потому что Наташа не любила страшные сказки. Потом, когда однажды выяснилось, что у них в доме появился новый дворник, по имени Раплет, Владик от удивления присвистнул: «Ну дела! Это, пожалуй, почище любой фантастики!»

Ничего такого Наташа не понимала: она просто обрадовалась за брата, который так хорошо умел выдумывать.

Этому, правда, больше никто не радовался, а в Литературном Институте, куда Владик надумал в тот год поступать, за него даже огорчились, после творческого конкурса в ответном послании ему написали: «Уважаемый тов. Шагалов, к сожалению, в ваших рассказах отсутствует главное — правда жизни. Идите на стройку, на завод, поработайте там, наберитесь жизненного опыта, а потом напишите о наблюденном, пережитом вами…».

Но Владик не пошел ни на завод, ни на стройку, а устроился на фабрику-кухню, чтобы Наташе свежие пирожные приносить, и помощником дворника в своем доме, чтобы после фабрики-кухни быть поближе к Наташе. Он помогал Раплету подметать и убирать двор, мыл лестницы на этажах, а по ночам он писал о том, что видел во дворе, на своей и на соседних улицах. Но видел он все время почему-то все не то и не так. Написанное ему не нравилось, и он рвал свои черновики и выбрасывал их к большому удовольствию Раплета, который теперь перевыполнял планы вторичных поставок бумаги.

— Молодец, парень, — хрипло хвалил его Раплет, доставая из мусоропровода очередную кипу листов, — так бы тебе пахать всю жизнь.

Наугад Раплет доставал какой-нибудь клочок бумаги и начинал читать вслух: «Иван Иванович Загорюй сегодня свалился в котел кипящего асфальта. Он падал с неба, когда менял лампы в уличном фонаре, но не сварился, а — ударившись спиной об асфальт — был выброшен из котла по закону Архимеда…»

— Это ты того, все врешь, — усмехаясь в черную бороду, бурчал Раплет, сваливая бумаги в огромный желтый мешок. — Такого, братец, здесь не бывает, не выдумывай.

Раплет видел здесь то, что видят все. Каждое утро он вставал ни свет ни заря и начинал чиркать метлой по асфальту летом или осенью после дождя, скрипеть лопатой, когда шел снег, лязгать скребком или стучать ломом при гололеде. Он никогда не улыбался и не светлел лицом, был всегда молчалив и сосредоточен и свое немудреное дело выполнял с таким остервенением, что казалось — в обычный мусор, воду или снег он вкладывает какой-то свой тайный смысл, который мучает его или по крайней мере заставляет его все время быть начеку.

С его бледного лица стекала черная борода, глубоко запавшие зеленые глаза неожиданно обжигали.

Еще тогда, в самом начале, когда Раплет только-только еще появился у них во дворе и приступил к работе, Владик при встречах с ним каждый раз старался как можно быстрее и незаметнее прошмыгнуть мимо дворника: отчего-то ему делалось не по себе, страшно ему вдруг становилось — в чем он не хотел себе признаваться, потому что это не лезло ни в какие ворота, и действительно, с какой стати он должен был бояться выдуманного им дворника, который, правда, непонятно каким образом взял и материализовался, и даже имя у него было то же самое, впрочем, это все могло быть простым совпадением, какие в жизни встречаются чуть ли не на каждом шагу, и никому до этого нет дела — ну совпало и совпало, ну и что с того? А — ничего. И — ничего, и вправду.