Сельма Лагерлеф: Подменыш

- Боже небесный! - воззвал крестьянин. - Теперь мне понятно, ты собираешься подстроить все так, чтобы наш ребенок остался у троллей на всю жизнь.

Он замолчал в ожидании, но жена по-прежнему лежала на полу, защищая своим телом тролленка.

Тогда муж, отбросив палку, в гневе и печали вышел из горницы.

Он все удивлялся, почему он не настоял на своем, пусть бы жена противилась... Но что-то его останавливало. Не мог он ей перечить.

Снова прошло несколько дней в горе и печали. Тяжко матери терять дитя. Но хуже всего на свете получить вместо него подменыша. Это постоянно подогревает ее тоску и не дает ей покоя.

- Не знаю уж, чем и кормить подменыша, - сказала однажды утром крестьянка мужу. - Не желает он есть то, что я ему ставлю.

- Ничего удивительного, - ответил муж. - Разве ты не слыхала, что тролли не едят ничего, кроме лягушек да мышей?

- Не хочешь ли ты сказать, что я должна пойти к лягушачьему пруду и добывать там корм? - спросила жена.

- Нет, ясное дело, я этого не требую, - усмехнулся муж. - Лучше всего бы ему умереть с голоду.

Прошла целая неделя, а крестьянка все никак не могла заставить тролленка что-нибудь съесть. Она расставила вокруг него разные лакомства, но тролленок только кривился да плевался, когда она хотела заставить его что-нибудь отведать.

Однажды вечером, когда, казалось, он вот-вот умрет с голоду, в горницу примчалась кошка с крысой в зубах. Тогда крестьянка вырвала крысу у кошки, бросила ее подменышу и быстро вышла из горницы, чтобы не видеть, как он ест.

Когда же крестьянин заметил, что жена его и впрямь начала добывать подменышу лягушек, мышей да пауков, его охватило такое отвращение, что он не мог дольше его скрывать. И слова доброго он ей сказать не мог. Однако же она сохранила еще какую-то долю прежней над ним власти, которая не давала ему уйти из дома.

Но этого мало. Слуги тоже начали выказывать неуважение и непочтительность хозяйке. А хозяин перестал делать вид, будто он этого не замечает. Поняла хозяйка, что коли она и впредь станет защищать подменыша, тяжек и горек ей станет каждый божий день. Но уж такой она уродилась: когда на ее пути вставал кто-нибудь, кого все ненавидели, она старалась изо всех сил прийти бедняге на помощь. Вот и теперь, чем больше страданий выпадало на ее долю из-за подменыша, тем бдительней и зорче следила она за тем, чтобы ему не причинили ни малейшего зла.

Спустя несколько лет, в полдень крестьянка сидела одна в горнице и накладывала заплатку на детскую одежду. "Да, - подумала она, - тот не ведает добрых дней, кому нужно заботиться о чужом ребенке".

Она все латала и латала, но прорехи в одежке были такие большие и их было так много, что, когда она смотрела на них, слезы выступали у нее на глазах.

"Однако это уж точно, - подумала она, - да коли б я латала курточку собственному моему сыну, я бы прорех не считала. Ну до чего ж мне тяжко с этим подменышем, - вздохнула крестьянка, увидев еще одну прореху. - Лучше всего было бы завести его в такой дремучий лес, чтобы он не смог найти дорогу домой, и бросить его там".

- Вообще-то не так уж трудно избавиться от него, - продолжала она разговаривать сама с собой. - Стоит хоть на миг выпустить его из виду, как он утопится в колодце, или сгорит в очаге, или же его искусают собаки, а то и лошади растопчут. Да, от такого злого и отчаянного, как он, избавиться легко. Нет ни одного человека в усадьбе, в ком бы он не вызывал ненависти, и если б я вечно не держала тролленка возле себя, кто-нибудь уж воспользовался бы случаем убрать его с дороги.

Она пошла взглянуть на детеныша, спавшего в углу горницы. Он подрос и был еще уродливей, чем в тот день, когда она увидела его в первый раз. Ротик превратился в свиной пятачок, бровки походили па две жесткие щетки, а кожа стала совсем коричневой.

"Латать твою одежку и сторожить тебя - это еще куда ни шло, - подумала она. - Это самая малость из тех тягот, которые мне приходится выносить из-за тебя. Мужу я опротивела, работники презирают меня, служанки насмехаются надо мной, даже кошка шипит, когда видит меня, а собака ворчит и скалит зубы, и виноват во всем этом - ты.

Однако же то, - продолжала размышлять она, - что животные и люди ненавидят меня, я бы все же могла еще вынести. Хуже всего то, что всякий раз, когда я тебя вижу, я еще сильнее тоскую по моему собственному ребенку. Ах, любимое мое дитя, где же ты? Спишь, поди, на подстилке из мха и хвороста у троллихи?

За дверью послышались шаги, и хозяйка поспешила снова вернуться к своему шитью. Вошел муж. Вид у него был повеселее, и заговорил он с ней поласковее, так, как давно уже не говорил.