Геомар Куликов - Пушкарь Собинка

Не было криков и шума ни на русском берегу, ни на ордынском. И тут и там понимали: близится решающий час.

Собинка не утерпел. Сбежал к самой реке, постучал каблуком сапога по льду. Откликнулся лёд тонким звоном. Не обозначилось на нём и малой трещины.

— Осторожней, милок! — предупредил Никифор.

— Я потихонечку… — пообещал Собинка.

Стал на лёд одной ногой, потом другой. Подпрыгнул легонечко.

— Держит! — крикнул.

Хотел ещё сделать шаг вперёд. Вдруг свистнуло что-то поблизости. И будто кто дёрнул за бок. Глянул изумлённо. Клок Никифорова старого зипуна вырван.

— Берегись! — закричали сзади. Голоса Никифора и Герасима тревожнее других.

Посмотрел на правый берег. Оттуда в него целят из луков. Заторопился назад. Ноги скользят по льду. Ещё несколько стрел свистнуло и пролетело совсем рядом.

Выкарабкался на берег. Скатился в окопчик, что был вырыт для Вепря. Никифор с Герасимом бранятся.

Отдышался Собинка. Чего греха таить, сам струхнул. Объявил:

— Лёд крепкий.

— Ты — не конник, — сказал Никифор. — Но так пойдёт, скоро пожалуют к нам лиходеи. Надо готовиться!

Продумано всё было заранее. Угра станет — опять передвинуть пушку. Обмануть памятливых врагов. Будут ждать грозные выстрелы с мысочка, поросшего ивняком, а ударит Вепрь из нового своего пристанища.

Никифор с Герасимом загодя его старательно оборудовали, шагах в пятидесяти от прежнего. Вырыли окопчик для пушки у самого берега. О двух ступеньках. На нижней скрыт Вепрь. А как понадобится — наготове верхняя ступенька. Выкати на неё пушку — открыты река и правый берег. Целься и пали метче!

Ночью перетащили Вепря. Перевели лошадей с припасами.

Работящий хозяйственный Герасим предложил:

— Хорошо б соорудить землянку. Теплее было бы и покойнее.

Никифор согласился:

— Стоять тут едва ли долго. Однако к чему мёрзнуть?

Вырыли землянку. И в пору.

Лёг пушистый и глубокий снег. Стало всё по-зимнему. Крепчал мороз. Солнце утрами поднималось в студёном тумане. В иные дни ровно молоком застилало и реку и леса вокруг — с трёх шагов человека не разглядеть. От жестокого холода трудно было дышать и даже смотреть.

Мёрзли воины на левом берегу.

Но ещё сильнее — на правом.

Русские ратники получали из обоза еду для себя и корм для коней.

Ордынские — нет. Всё, что можно, давно вокруг пограбили. Теперь сидели голодом. Неприхотливые и выносливые их кони и те вконец отощали, начали гибнуть от бескормицы.

Ведали о том на русском берегу. Говорили:

— Воистину, не всё коту масленица — настаёт великий пост.

Месяца ноября в третий день держал лёд Угры-реки конного всадника. Столь крепок стал.

Никифор за ужином подле костра — один бок огнём горит, другой на морозе стынет — упредил Герасима с Собинкой:

— Теперь, мужики, надо беречься. Особливо ночью и под утро.

И впервой, не любил того Никифор, зарядил Вепря с вечера.

Ответил на молчаливый вопрос Собинки:

— Хоть и морозно, а сухо. Пороху при хорошо промасленном пыже сырость не грозит. А её опасайся более всего. Она нам, пушкарям, первый враг.

Бесновались, злобились пуще прежнего на правом берегу. Кричали ругательства. Грозили жестокой расправой.

Четвёртая неделя-седмица истекала с того дня, когда вышло на Угру ханское воинство.

И всё то время оно без победы — русские без поражения.

Первая сторо́жа подле пушки самая лёгкая. Не так спать охота, как под утро. На неё всегда ставил Никифор молодого пушкаря. Собинка тому всячески противился. Обижался.

— Может, мне при вас сделаться кашеваром? — ворчал однажды. — Али портянки стирать?

— Глупый, — отозвался Никифор. — Нам с Герасимом проще одолеть сон. Чего тебя мучить понапрасну? А караулить пушку надобно во всякое время. Она словно бельмо на глазу врагам. Могут удумать любую пакость. Потому в свою сторожу гляди в оба и ушки держи на макушке. Не ровен час, пожалуют нежданные гости.

— Нешто слепой я али глухой, — пожал плечами Собинка. — Разгляжу всадника, хоть и одного, на белом-то снегу. И услышу…

Никифор объяснил терпеливо и без гнева:

— Разве о всаднике речь? Кто его и зачем пошлёт? У басурман другая привычка. Когда надо, ровно тени ползут-крадутся. И стражу кинжалами колют. Охнуть не успеешь, как отлетит твоя душа к господу богу. Я и то дивлюсь, что покуда всё тихо-спокойно. Только обманчива та тишина. И в любой час нежданно может обернуться кровью…