Геомар Куликов: Пушкарь Собинка

Попрощался Собинка с Никифором и Герасимом. Андрюшке, что стоял в сторонке:

— На тебя не в обиде.

Перекинул через плечо данную Никифором холщовую сумку с харчем-пропитанием. Зашагал обратно. Навстречу русским войскам, что отходили от Угры. Останавливали его. Спрашивали. Отговаривали, желая добра.

— Пропадёшь, парень. Сгинешь без пользы…

Упрямо твердил Собинка:

— Обещал я. А вдруг повезёт, и сыщу?

Качали головами ратники в великом сомнении. И, видя непреклонность Собинки, говорили:

— Коли так крепко надумал, попытай счастья. Всякое бывает в жизни…

Проехали последние обозы. Прошли последние ратники.

Остался Собинка один.

Позади русское войско, отступающее по повелению великого князя Ивана Васильевича.

Впереди — река Угра и за ней ордынское войско. Впрочем, почему: за ней? Может, уже перешла ордынская конница Угру-реку?

И вот-вот покажутся первые всадники?

Остановился Собинка. Прислушался. Тиха и пустынна пока дорога. Ни человека не слыхать, ни зверя, ни птицы.

А что впереди ждёт — кто возьмётся предсказать?

Только теперь Собинка понял вполне, какое трудное, а может, и впрямь безнадёжное затеял дело.

И опасное.

Но не ворочаться же назад, труса справляя?

Вздохнул Собинка. Суму поправил. Верёвку, что перепоясывала старый Никифоров зипунок, подтянул. Шапку поглубже нахлобучил. И решительно двинулся в сторону Угры-реки.

На второй день к вечеру добрался Собинка до землянки, вырытой Никифором и Герасимом.

Странно и непривычно было вокруг. Давно ли здесь шумело многотысячное войско? Теперь пусто. Походят на печальные могильные холмики бесчисленные землянки и шалаши, припорошённые свежим снегом. Низкие тени бесшумно скользят в сгущающихся сумерках. Не поймёшь, одичавшие собаки или волки и лисицы ищут поживы.

А на другом берегу, ордынском, горят костры. Слышатся голоса, конское ржание. Перекликаются люди на чужом, незнакомом языке. Поют унылые тягучие песни.

Вечером, ровно по заказу, повалил снег. К утру, подумал Собинка, присыплет его убежище-землянку и укроет следы. Глядишь, пройдут мимо, не заметят вороги. Да и до того ли им будет, чтобы рыскать по старым шалашам?

Забрался в землянку. Плотно прикрыл изнутри дверь. Темно стало. А всё не так студёно, как на воле. Развёл малый огонь из дровишек, припасённых ещё Герасимом. Дымно сделалось, но тепло. Повеселел Собинка. Поужинал хлебом с мясом — Никифоровыми дарами. Лёг на привычное место подле догорающего костерка. Закрыл глаза. Грезится: хлопнет сейчас дверь, войдёт, согнувшись, Никифор, скинет полушубок. «Пора на сторожу, милок», — скажет.

Однако тихо всё. Нет на берегу русских полков.

Нет ни Никифора, ни Герасима. И Андрюшки-перебежчика ордынского нету. Растравил он душу.

К добру ли?

Непреметно для себя уснул Собинка. Спал крепко.

Запамятовал во сне, что остался один.

Проснулся, потянулся, зевнул сладко: «Небось Герасим уже завтрак сготовил».

А вспомнивши всё, насторожился. Стал прислушиваться: что делается наверху?

Ни звука там единого. Ни движения.

«Чудно… — помыслил. — Неужто проспал ордынское войско? Не может быть! — Сообразил: — Должно, стороной прошли».

Встал с лежанки.

И к двери. Потихоньку, чтоб не скрипнула, приоткрыл.

И зажмурился.

Не утро — ясный солнечный день на воле. На снег свежевыпавший больно смотреть. Слепит!

Выбрался осторожно. Первая забота: что на правом, ордынском берегу? Глядь — пусто. Ни одной живой души. Только повсюду чернеет-виднеется брошенный ненужный походный скарб. Сломанные повозки, рухлядь всякая.

«Надо же!» — изумился Собинка. И обрадовался, понятно. Прошли где-то стороной Ахматовы войска следом за русскими. И его, Собинку, никто не обнаружил. Теперь он позади ордынских войск. И от его ловкости зависит, как сноровистее затеряться среди русских пленных, что вели те с собой.

Неведомо самое главное. Там ли Евдокимова жена с дочкой? Но сказывал же Евдоким — были они в обслуге Ахматова сына царевича Муртозы.

Царевич, известно, тут. Значит, и они должны быть при нём.

Стал Собинка смекать, как поступить далее.

Для того первым делом решил разведать путь, коим двигалось ордынское воинство.

Налево глянул, туда, где в невидимой дали стояли Калуга, Серпухов и иные города. Расстилался там свежий снег, нетронутый конским копытом.