Питер Леранжис - Семь чудес и временной разлом

Старый телевизор, причем в достаточно неплохом состоянии, которому не было никакого дела до нас, стоял на дне…

Желудка.

Вот, оказывается, где мы оказались. Никак иначе.

Песня гептакиклоса стала такой громкой, что почти сводила меня с ума. Я по-настоящему испугался, что локулус мог быть где-то внутри чудовища, прямо под нами. Меня так и подмывало пробиться к нему с помощью ножа, но я был практически уверен, что попробуй я это сделать – и эта штука нас убьет. Я повел лучом фонаря по сторонам. Пещера-желудок была примерно такого же размера, как мой класс в школе, и не отличалась модным декором. Недалеко от телевизора валялись фен, книга в твердом переплете и мокрый плюшевый Элмо – невредимые и забытые. Видимо, чудовище имело привычку глотать все, что попадалось ему на глаза.

– Что теперь? – беззвучно спросил Марко.

Я прижал руки к ушам и пошевелил губами: «Песня гептакиклоса». Не совсем ответ на его вопрос, но по крайней мере я дал ему знать, что мы близко. Что все это чего-то да стоило.

Касс с выражением крайней растерянности на лице попытался приподнять телевизор, который ушел довольно глубоко в дно желудка.

Пока он с ним возился, я услышал глухой грохот. Не дав возможности нам хоть как-то к этому приготовиться, нас со страшной силой подбросило вверх. Я врезался головой в потолок желудка, и мой фонарь сорвало. Я нырнул за ним, но его подхватили какие-то внутренние течения. Вместо того чтобы упасть вниз, он скользнул в сторону, прямо через пищеводный сфинктер назад в глотку Му’анха.

Марко повернулся ко мне, осветив мне лицо фонарем. Я указал на свою маску: «Света нет».

С каждой минутой ситуация становилась все хуже.

Вместе с Марко, который держался рядом, мы опустились назад на дно желудка. Касс указал на телевизор и помотал головой. «Я больше никогда не буду так делать», – беззвучно пообещал он. Мудрое решение. Когда тебя проглатывает чудовище, последнее, чего тебе захочется, это его злить.

Но что же нам было делать?

Мои часы показывали 3:18. Через одну минуту у нас начнет заканчиваться кислород.

Мы трупы.

Трупы. Трупы. Трупы. Трупы.

Никто никогда не узнает, что с тобой случилось. Ни мама на острове. Ни папа в Греции. Ни Эли на Атлантиде. Никаких прощаний. Ничего.

Мой разум решил в этот раз не включать оптимиста. Я попытался заглушить все мысли или хотя бы сосредоточить их на решении великой задачи «Как Выбраться из Желудка». Такому на уроках биологии не учат. В желудке происходит переваривание. Переваривание – это процесс поглощения пищи ради поддержания работы кровеносной системы, дыхательной системы, выделительной системы (о последней я предпочел серьезно не задумываться). Все это, насколько я помнил, происходило при помощи выделяемой желудком кислоты.

Кислота!

Я оглянулся по сторонам. Лучи от фонарей моих друзей скользили по стенкам желудка. Он оказался полон всякого рода мусора – кроме телевизора я разглядел рыболовные сети, деревянную ловушку для ловли омаров, детскую коляску…

Детская коляска?

Все это, должно быть, упало в море с кораблей и лодок. Но если желудок должен был переваривать, почему ничего из этого не растворилось в кислоте?

Почему не растворились мы?

Касс, лихорадочно замахав руками, указал на стенку желудка прямо над нами. Эта часть была круглой и темнее остальных стен, и внизу нее был еще один клапан-сфинктер.

У меня засосало в моем собственном желудке, когда я представил, куда он вел. Потому что, пройдя желудок, остатки пищи превращаются… Ну, в ту нехорошую штуку, о которой в приличном обществе упоминать не стоит.

Мне очень не хотелось закончить свою жизнь в качестве этой штуки.

Элоиза вдруг начала плавать в странной позе – с заведенной за спину левой рукой и поднятыми вверх сведенными вместе пальцами. Я сообразил, что она изображала рыбу со спинным плавником. По всей видимости, акулу.

На секунду я решил, что Элоиза сошла с ума. Пока я не посмотрел на Касса. Тот беззвучно произнес какое-то слово, которое я сначала принял за «Китай». Может, они оба сошли с ума? Видимо, сегодня был День, Когда Уильямсы Сходят с Ума. Но когда я подплыл к нему ближе, я понял, что он говорит не «Китай».

А «Иона».

Как Иона и кит. Как тот пророк, которого то ли проглотило, то ли не проглотило какое-то чудовище, которое могло быть, а могло и не быть китом, но могло быть и акулой. А акулы очень крутые существа, потому что являются представителями одного из немногих видов, сохранившихся с доисторических времен. Ученые обожают их за их странности.