Георгий Юдин: Нечаянная радость. Христианские рассказы,сказки, притчи

Пришёл ведун, позвякивая медными оберегами на груди, сумрачно, из-под нависших бровей глянул на бледную от страха Ефросинью и, ни слова не говоря, стал раскладывать на полу вокруг Илюшиной зыбки сушёных лягушек, ящериц, белые волчьи зубы, пахнущие сладким дурманом сухие травы и тайные, волшебные порошки в чёрных мешочках.

Потом достал из-за пазухи жёлтую куриную лапу и, стуча ею по тёмным брёвнам избы, забормотал страшные заклинания, от которых две чёрные свечи на столе то внезапно вспыхивали, то вдруг гасли.

– Силою, мне данной самим Стрибогом, отыде, чёрная немочь, язва, порча, свербица, трясовица, от дому сего!

Силою, мне данной Даждьбогом, отыде, язва, порча, губительство, от дверей и от всех четырёх углов!

Нет вам здесь чести, места и покою! Выползайте из всех щелей дома этого и из тела младенца, смертоносные язвы, губительная ворожба и злая порча, и бегите отсюда в болотные топи, где ваш настоящий приют, и сгнить вам там и назад не воротиться!!

И так ведун распалился – в трясучку впал. Белыми бельмами в темноте, как филин ночной, сверкает, зубами клацает и плюётся во все углы.

У Ефросиньи от страха спина деревянной стала, и чудится ей, что и впрямь из всех щелей, извиваясь по-змеиному, какая-то скользкая нечисть повылазила. От ужаса шевельнуться не может, но когда осатаневший дед стал к Илюшеньке, завывая, подскакивать, опомнилась, выхватила мальца из зыбки, выскочила в ночь и, не разбирая дороги, к тихой, доброй Оке побежала.

До самого рассвета, прижав к себе сына, ходила она взад и вперёд по берегу, вздрагивая и поёживаясь от пережитого страха и ночного хлада. Когда же на взгорке дьяк в било ударил, перекрестилась и понесла сына в маленькую деревянную церковку. Здесь, на слёзной исповеди, всё без утайки отцу Власию поведала.

Он же сокрушённо качал головой, тяжело вздыхал и, крестясь, восклицал:

– Господи, грех-то какой! Да кто дал волхвам власть изгонять нечистого духа? Ведь это делал только Иисус Христос Своим словом и те, кого Он на это сподобил.

– Да ведь он, батюшка, какие-то особые молитвы шептал, сама слышала, – всхлипывала несчастная мать.

– Вот-вот! Молитвы ведунов не молитвы вовсе, а кощунство. Молитвы у нас все в церковных книгах записаны, а особых молитв нет. До каких же пор в язычестве пребывать будете? Худо, худо живёте, не ведаете Божеских книг и оттого не содрогаетесь. А вот ежели плясцы и гудцы [1] Г у д ц ы – скоморохи. зовут на игрище, то все туда бегут, радуясь, и весь тот день стоят там, позорясь.

Когда же зову вас в церковь, вы зеваете, чешетесь, потягиваетесь и речёте: «Дождь» или «Студёно». А на позорищах [2] П о з о р и щ е – древнее название театрального действия. и дождь, и ветер, и метель, но все радуются. В церкви же и сухо и безветрие, а не идёте – ленитесь.

Потом вздохнул и всем немногим, кто был в церкви, простил ведомые и неведомые грехи, а к Илюшиным губам осторожно крест приложил.

Эх, летят годки быстрыми птицами, кому в радость, а кому в тягость. Двадцатый год уж Илья сиднем в избе на лавке сидит.

А хорош-то собой, а в плечах могуч – любо-дорого поглядеть, но от немощных ног своих на весь белый свет осерчал. Слова лишнего из него не вытянешь, «да» и «нет» на все матушкины разговоры сквозь зубы еле вымолвит и опять сумрачно в угол уставится и глядит не мигая, будто там его беда затаилась.

Особенно невмоготу ему было, когда зимой, на Масленицу, буйные молодцы с другого берега Оки скатывались с муромскими на кулачках биться. С весёлым хохотом всегда муромских били и с обидным свистом долго гнали по скользкому льду.

– Э-эх! Нет у наших робят бойца-надёжи, опять, как щенят, пораскидали, – в сердцах бросал шапку об пол отец.

А Илья в своём углу каменным делался, будто ему шапку в лицо с укором бросили.

Сам-то Иван Тимофеич в молодые годы ровни себе по удали не знал. Одной рукой молодцов на снег скучать укладывал. Думал, и сын «надёжей» будет людям в ратном деле, а ему в трудном хозяйстве, да проклятый змей поперёк его мечты разлёгся.

А на эту Масленицу ещё одна беда, как тяжкий воз с камнями, на Илью опрокинулась.

Приходила к ним иногда тихая, застенчивая девочка Улита. Такая ласковая была – то сладкой земляники Илюше из лесу в лопушке принесёт, то орехов, а то просто так придёт и скажет ему чисто по-детски:

– Я тебя, Илюша, жалеть пришла.

– Ну жалей, жалей, – усмехнётся Илья.

А Улита сядет рядом с ним на лавку, голову рукой по-бабьи подопрёт, губы подожмёт и молчит горестно. Илюшу жалеет. Потом встанет и скажет серьёзно-серьёзно, с верой: