Лев Успенский - КУПИП

— А-а-а! — рычал и скрежетал он зубами. — Ах, вот как! Так по твоей рассеянности мы на полюс летали! Это из-за твоей рассеянности Устрицын, бедный, — на что уж ненаглядный, по маминым словам, ребенок, — на парашюте вверх тормашками кидался? Нет, кончено, ко-он-че-но! Пустите меня! Дайте, я выну из него шпангоуты! Дайте, я сниму с него его бегучий такелаж! Дайте, я разберу его на отдельные мелкие детали! Устрицын, не держи меня! Это не поможет! Что? Что он говорит?

Шум, гам и грохот достигли небывалой силы и напряжения. Ничего не было слышно. Только кое-как до слуха сидящих на эстраде донесся один хитроумный голос:

— Дядя Койкин! А он говорит, что он тебя не боится!

Койкин снова засвистал в дудку.

— Почтеннейшие ребята! Уважаемые ребята! — взывал Бабер. — Успокойтесь! Один вопрос. Еще один вопрос к неизвестному товарищу. Последний вопрос. Скажите, товарищ, по какой же речной системе приплыла, по вашему мнению, эта бутылка к нам в Усть-Лугу? И как же зовут этот изумительный край, изображенный вот тут на карте? Эту сказочную, волшебную, неизмеримо богатую страну? Прекрасную страну?.. Страну сокровищ?

Неизвестный молодой человек с удивлением взирал то на профессора Бабера, то на бушующих вокруг него купипцев. Наконец, видимо, он решился.

— Профессор! Профессор! — закричал он. — Да ведь вы же эту карту вверх ногами повесили. Ну, наоборот! Переверните ее. Поглядите. Ведь это же — Ленинградская область.

В зале точно разорвалась бомба…

Да, это была карта Ленинградской области. Да, совершенно верно — та земля, над которой экспедиция Бабера, увлекаемая сильным ветром, проносилась в последний день своего пути, — она была нашей, советской, Ленинградской землей. Советской была река, где созревал и рос в перламутровых створках пресноводный северный жемчуг. Советскими были болота и тундры по ее берегам, те самые, среди которых, на удивление стариков-биологов, живет и теперь и размножается ничуть не хуже, чем в Канаде, дорогая мускусная болотная крыса ондатра, вывезенная советскими людьми из Америки. Советскими, нашими, родными были пологие, выглаженные ледниками прошлого холмы, и вырытые ими же озера, и бесценная шуба дремучих лесов, и серебряные потоки, вращающие роторы недавно построенных турбин. Богатые стада молочного скота, неисчислимые штабеля дров и леса, угольные копи и залежи алюминиевой красной глины, воды, переполненные рыбой, и спящие под снегом плодородные поля, на которых родится лучший в мире лен, — все это было в истинной стране чудес, в стране сокровищ, в нашей родной стране. Только лежала эта страна не за тридевять земель, не на девяностом градусе широты, не на стовосьмидесятом от Гринича меридиане. Она лежала тут же, рядом, под рукой, и все же хитроумнейшие купипские путешественники не узнали ее. Как ни стыдно им было, как ни горько, они не только не узнали ее — они даже и не предполагали, что она существует так близко. Иначе зачем полетели бы они искать жемчуг и ондатр невесть куда, на самый край света? Даже профессор Бабер… Впрочем, трудно с уверенностью сказать, что думал в эти минуты профессор Бабер. Во всяком случае, опустив на нос одну пару своих очков, держа вторую в левой и третью в правой руке, он стоял на кафедре и внимательно рассматривал очертания карты. Под его толстой, профессорской бородой играла тонкая академическая улыбка.

Зато Койкин — Койкин был буквально убит.

— Вот те и на! — растерянно твердил он. — Баберище, что же это такое? Да ведь нас теперь октябрята засмеют… Так сказать, находясь в докупипском возрасте… Бабер, прикажи считать, что это все вранье! Неужели мы зря летали? Неужели мы так и не нашли страны сокровищ-то…

Бабер думал. Потом, не торопясь, он повернулся к залу.

— А я склонен думать, — промолвил он, тщательно старым баберовским жестом разглаживая бороду, — а я, уважаемые товарищи ребята, склонен думать, что мы летали не зря. Вовсе не зря. Отнюдь! Мы не только нашли Страну Сокровищ, страну неисчерпаемых богатств, — мы нашли ее там, где искать порою не приходит и в голову, — у себя дома. О! Да, да! Как же! Теперь-то я знаю, почему я, профессор Бабер, ошибся, ломал себе голову над тем, где могут жемчуг и ондатры встретиться вместе. Это случилось потому, что я неверно думал. Я думал — в мире действуют, меняя его лицо, только все те же старые, неизменные, вечные стихийные силы. Я не учел самой новой из этих сил — той, которая сложилась, окрепла, выросла у нас на глазах. Она меняет нашу родину не меньше, чем ветер и вода, не менее плодотворно, чем солнце. Эта новая сила — большевистский разум, дружная воля всего нашего великого народа. Мы с вами летали долго и много. Но мы прилетели в конце концов в самое замечательное место мира — в Советский Союз. Не знаю, как вам, но мне кажется — мы летали не зря. Мы поняли теперь, как плохо мы знаем свою родину, как тщательно, как неустанно должны мы ее изучать… Нет, Койкин, мы не зря летали…