Елена Шолохова - Девять жизней

– Всё, хватит. Разговор окончен. Сейчас мы возвращаемся в город, и больше никаких встреч наедине, никаких писем – ни-че-го. А будешь глупить, я сделаю так, что тебя в два счёта выдворят из оркестра. Поняла?

Я отвернулся от девушки – её слёзы меня злили. С тоской посмотрел на берег и уверенно взмахнул вёслами.

Внезапно лодка накренилась, но когда я взглянул на Мари, недоумевая, зачем та поднялась со скамьи, она вдруг стремительно ступила на низенький бортик и в следующую секунду спрыгнула в воду, бросив короткое: «Прощай, Жан!» Я оцепенел от неожиданности, от потрясения, от ужаса. Не мог шевельнуться, только ошеломлённо смотрел, как оседали взметнувшиеся брызги, как расходились круги по воде и как затем гладь пруда вновь стала неподвижной. Я не бросился в воду следом за Мари, не попытался её спасти. У меня и мысли такой не возникло…

Оправившись от шока, я добрался до берега. Настроение окончательно испортилось. «А мне ведь вечером выступать! – негодовал я. – Нашла время! Знал бы, что она такой ненормальной окажется, вообще бы связываться с ней не стал».

Но выступать не довелось. Вечером в мою квартирку на бульваре Осман нагрянули флики [57] Флик – полицейский ( франц .). и доставили меня в жандармерию. В наручниках! Я твердил, что это какая-то чудовищная ошибка, возмущался, что срывают концерт, ругался, угрожал… Впустую.

Откуда-то выискался свидетель – старушка, божий одуванчик. Днём прогуливалась в роще у пруда и случайно приметила пару, катающуюся на лодке, – как оказалось, нас. Она даже подслушала, как мы с Мари ссорились! Вот только сам момент падения прозевала, но выстроила собственные выводы.

«Молодой человек схватил весло, но в этот миг я оступилась и отвлеклась, буквально на секунду, а когда снова посмотрела, бедная девушка уже упала в воду. Нет сомнений, что он её веслом и столкнул! – утверждала пожилая мадам. – А потом преспокойно доплыл до берега и ушёл. Я в кустах стояла, видела его, когда он мимо проходил. И сразу узнала – ведь его лицо на всех афишах! Так и подумала – это же он, тот самый знаменитый скрипач!»

Мне не верили, что Мари прыгнула сама, хоть я и повторял это без устали. Спрашивали: если всё так, как говорю, то почему я не пытался спасти её? Почему никуда не сообщил, иными словами, скрыл? И ответить мне на это было совершенно нечего.

Камера навевала ужас – склизкие холодные стены, затхлый воздух, полумрак даже днём. Солнце едва пробивалось в маленькое решетчатое оконце под потолком.

Но самое страшное случилось две недели спустя, когда нашли Мари. И меня отвезли на то место. Подводным течением её отнесло чуть в сторону, поэтому поиски затянулись.

Я не хотел видеть её такой, но велели… Бледная кожа с синюшными пятнами, сморщенная на руках, спутанные склизкие пряди – это была она, утопленница из моих видений! Вероятно, в тот самый миг, от неимоверного ужаса и отвращения, я утратил разум. Я перестал повторять, что ни при чём, что не сталкивал её. Я замкнулся в себе и с того дня на допросах не проронил ни слова, до самого суда, где меня признали виновным в убийстве и приговорили к казни. Я помнил долгие дни мучительного ожидания гильотины и жуткие ночи, полные кошмаров. Однако не помнил раскаяния и жалости к бедной девушке. Жалко было себя, свой талант, свою жизнь, которой, по нелепой случайности, суждено было оборваться так несправедливо, так рано…

Проснулся я совершенно больным. Меня била крупная дрожь, внутри всё полыхало. Я никак не мог успокоиться. До сих пор чувствовал себя коленопреклонённым на дощатом помосте, ожидающим, что в следующую секунду для меня закончится всё. Рука непроизвольно коснулась шеи…

Уснуть я больше и не пытался. Казалось, теперь, после такого сна, я вообще вряд ли смогу спать.

Тихо, так, чтобы не разбудить родителей, я прокрался на кухню и включил чайник. Но ни горячий чай, ни самовнушение, ни капли валерьянки не помогли унять дрожь. Ждать до утра не мог – схватился за ноутбук. Трясущимися руками вбил запрос в Гугл: «Жан-Антуан Бланк». И – вуаля – всё совпало! В статьях сухо и лаконично говорилось о том, каким талантливым музыкантом был месье Бланк и каким при этом жестоким и бездушным человеком оказался, цинично убив девушку, которая его любила. Я себя не оправдывал. Ведь не спас, даже не попытался, хотя мог, – это тоже преступление, заслуживающее кары. Единственное, чем утешал себя – что теперь-то я не такой… И, очевидно, должен был доказать это на деле. Вот только как?