Дмитрий Емец - У входа нет выхода

Задрав лицо, Сашка глотал дождевые капли. Они стекали у него по шее, с краев рта.

– Пей!.. Ветер сильный. Скоро дождя не будет. Его снесет, – сказал он.

И правда: вскоре дождь стал слабеть. Капли утратили силу и стали виноватыми, как пьяные слезы.

А Горшеня все шагал. Со стороны он напоминал большую губку. Бараний тулуп раскис от воды. Даже в брюхе булькала вода. Сашка прикинул, что он протекает где-то сверху. Может, через приоткрытый рот?

– Рассвет! – Сашка показал туда, где за лесом угадывалось упакованное в туман молодое солнце. Тучи бросались на него со всех сторон, точно серые одеяла.

Горшеня тоже заметил солнце. Медленно повернул голову и недоверчиво посмотрел на него, будто сомневаясь, оно ли. Это определенно было солнце. Горшеня поднялся на холм и – остановился. Так неожиданно, что Рина – она давно волокла ноги, как протезы – налетела на него.

– Мы пришли! – воскликнула Рина.

Внизу виднелась красная водокачка Копытова – точно узнаваемая, потому что рядом, как верный страж, торчала высокая труба. А вот и футбольное поле. Под ними лежало знакомое до последнего забора Копытово.

– До ШНыра километра четыре, – сказал Сашка.

Горшеня, неуклюже ворочаясь, стащил с себя тулуп. Под тулупом он оказался смешной и нескладный: громадный котел живота, еще один котел, грудной, без дна, и венчается все откидывающейся глиняной головой.

Горшеня никого и ничего не замечал: ни Рины, ни Сашки, ни вертящегося рядом Гавра, который, слишком далеко протолкнув морду в рукав бараньего тулупа, теперь пытался от него избавиться. Он вертел головой, и тулуп вертелся с ней вместе, колотя вторым рукавом. Наконец отбросил.

– Голова глиняная, пузо голодное пришел! – сказал гигант с непередаваемой серьезностью.

Вскинул руки, взял себя за голову (раньше высоко поднять руки ему мешал тесный тулуп) и, прежде чем Рина и Сашка разобрались, что он собирается сделать, сдернул ее с себя. Он стоял с головой в руках, а она лупоглазо таращилась на них пуговицами.

– Горшеня не успел в ШНыр! Уже рассвет! Горшеня будет делать все здесь, – сказала голова.

Рина вскрикнула. Один Гавр отнесся к происшедшему естественно. Покосился на Горшеню и продолжил подкрадываться к тулупу. Тулуп лежал, не шевелился и казался Гавру крайне подозрительным.

Рот Горшени открылся до предела. Гигант всунул в горшок пальцы и стал шарить внутри, над глазами, в верхней части головы. Движения его были непривычно осторожными. Сашка заметил, что снаружи горшок больше, чем изнутри. Это означало, что голова имеет двойное дно, и там, в промежутке, пустота.

Горшеня отвел палец и тюкнул по горшку изнутри. Бережно, очень бережно он вынул из головы осколки и что-то еще. Это оказались высохшие, утратившие форму соты.

Вытряхнув их на левую ладонь, Горшеня стал разгребать соты, заглядывая в каждую ячейку. В некоторых еще сохранился мед. Работать вслепую Горшене было трудно. Поэтому, на секунду приостановившись, он сунул свою голову Сашке, и тот, сообразив, чего хочет гигант, развернул тяжелый горшок пуговицами к сотам.

Теперь Горшеня работал как хирург. Непонятно, как его громадные пальцы, легко выдиравшие молодые деревья, могли стать такими чуткими. В одной из центральных ячеек сидело и шевелило усиками черноголовое насекомое. Когда палец Горшени случайно коснулся его, оно капризно шевельнулось и медленно, с усилием высвобождая крылья, выползло великану на ладонь. Рина увидела золотистые, в меду, тугие бока.

– Ты не думаешь, что это… – ошалело начал Сашка.

Рина зажала ему ладонью рот.

Горшеня важно нахлобучил голову. Он сиял, насколько может сиять глиняное существо, чье лицо ничего не выражает, а рот похож на огромный капкан.

Гавр отметил находку по-своему. Он прыгнул на тулуп, куснул его, ударил лапой и отскочил. Лежал и, очень довольный, ждал, пока тот скончается от яда.

Пчелиная матка долго сидела на руке у Горшени. Чистилась. Потом начала работать крыльями, не отрываясь от ладони.

– Греется. Холодно ей, – заявил Сашка и предложил прогреть пчелу зажигалкой.

Рина с подозрением покосилась на него. С Сашкой никогда нельзя было понять, когда он говорит серьезно, а когда шутит.