Сьюзен Коллинз: Грегор и подземный лабиринт

Вот из-за таких высказываний многие и считают ее чокнутой, подумал Грегор.

— А о чем идет речь? О государственной измене? — с сомнением произнесла Нерисса.

И Грегор понял, что она понятия не имеет о том, что происходит. Женщина-судья сказала очень медленно, стараясь, чтобы ее слова звучали отчетливо:

— Да, им всем предъявлено обвинение в государственной измене.

Нерисса некоторое время смотрела куда-то на стену, потом покачала головой:

— Забудьте обо мне, не обращайте на меня внимания. Я только что проснулась.

— Вы хотите, чтобы мы начали с самого начала? — спросила судья.

— Нет-нет, продолжайте! — торопливо произнесла Нерисса.

Растрепанные волосы закрывали теперь половину лица, а все ее тело сотрясалось от дрожи.

Судья глянула на Викуса, но тот отвел глаза и принялся разглаживать складки на рукаве Нериссы.

Королева ему улыбнулась:

— Я бы съела немного супу.

«Ужас какой!» — подумал Грегор. Ждать от нее помощи было глупо.

Судья повернулась к Грегору:

— Итак, мы остановились на драке между крысами, Золотцем и Капканом. Что было дальше?

Грегор попытался сосредоточиться.

— Ну, мы услышали шорох в одном из туннелей и поняли, что там Мортос. Но туннель был слишком узкий, Арес бы не смог там передвигаться, поэтому я велел ему оставаться в пещере. А сам пошел в туннель. Я был готов убить Мортоса… А потом нашел его, он плакал и звал маму… он так жалобно кричал… Да поймите, вы говорили, что это будет страшная трехметровая крыса! Конечно, никто не мог этого знать наверняка… Но я никак не ожидал, что Мортос — это ребенок.

Нерисса вскочила на ноги:

— Ребенок!

— Да, это был крысиный детеныш, — сказал Грегор, удивленный тем, что она реагирует на его слова.

Она, спотыкаясь, спустилась по ступенькам трона и, шатаясь, пошла вокруг стола, комкая юбку одной рукой, а другой размахивая в воздухе:

— О, Воин! О, Воин! — кричала она отчаянно.

Когда она шатнулась в его сторону, он не знал, что делать: то ли поддержать ее, то ли бежать от нее прочь. Но в конце концов спустился с трибуны и подхватил ее. Ледяные пальцы вцепились в воротничок его рубашки.

— Ты ведь не убил его, не убил? — бормотала она.

— Нет, Нерисса, я его не убил, — сказал Грегор, совершенно сбитый с толку. — Я не смог!

Она издала громкий вопль — и тут же засмеялась.

— Не может быть… Не может быть… — приговаривала она, все еще смеясь. А потом глубоко вздохнула и изрекла. — Значит, мы спасены!

В этот момент она точно была похожа на умалишенную.

«Неужели никто ей не поможет?!» — с ужасом подумал Грегор.

Словно услышав его мысли, подошел Викус:

— Нерисса, дорогая, возможно, тебе нужно было подольше отдохнуть. Ты плохо себя чувствуешь?

— О нет, я в полном порядке! Мы все теперь в полном порядке! — снова засмеялась Нерисса. — Ведь Воин исполнил пророчество!

— Нет, Нерисса, нет. Он не смог убить Мортоса, — мягко возразил Викус.

— Викус, — сказала Нерисса, — ребенок жив. Значит, живо сердце Воина. И крысы не получили ключ к власти!

Викус выглядел так, будто до него только сейчас начало доходить нечто важное. Сначала вид у него был растерянный, потом он пробормотал:

— Так вот о чем говорится в пророчестве Сандвича! Такой вариант мы никогда не обсуждали…

— Какой? — спросил Грегор, который отказывался что-либо понимать.

— Ребенок. Ребенок из пророчества — это не твоя сестра, Грегор! Это Мортос! — сказал Викус.

— Мортос? Но почему часть моего сердца должна была умереть вместе с Мортосом? — недоумевал Грегор.

— Почему ты не забрал его свет? — вопросом на вопрос ответил Викус.

— Потому что он ребенок. И это неправильно, — промолвил Грегор. — Да это… это самое ужасное, что только может быть… то есть… я имею в виду… Если человек может убить ребенка — разве есть тогда на свете какое-то зло, на которое он окажется не способен?

— Это говорит твое сердце, самая чувствительная его часть, — сказала Нерисса.

Грегор сделал несколько шагов и присел на ступени каменного куба.

До него стало доходить, что имеет в виду Нерисса.

Значит, часть его сердца… самая чувствительная часть его сердца — та, в которой живет жалость и сострадание. Если бы убил Мортоса, он бы навсегда изменился. Потерял бы самого себя.

— Знаешь, — Викус обращался к одной Нериссе, будто они были в комнате одни, — я постоянно поражаюсь, насколько неверно мы толкуем пророчества Сандвича. А потом наступает момент прозрения…