Елена Ленковская - Лето длиною в ночь

— Спокойной ночи зашёл пожелать, — удивлённо тянет он, и тут же удаляется, обиженно шаркая тапками.

Тоня гасит свет и тоже уходит.

— Носом чую, нырок он… — шепчет Руся на ухе сестре. — Озоном пахло сегодня! Ну ведь пахло же!

— Не знаю, не заметила.

— Да потому что насморк у тебя! А Рублёва — спросить надо было напрямую…

— С ума сошёл, напрямую! — возмущается Луша. — Надо к новому человеку хотя бы присмотреться.

— Да ты-то уже вовсю присматриваешься…

Пауза. Лукерья чувствует, что у нее горят уши. К счастью, свет в комнате уже погашен.

— О чём это ты?

Руся противно хихикает, за что тут же получает подушкой в лицо.

— Ладно-ладно, уж пошутить нельзя.

— Нельзя! И вот так, с бухты-барахты приставать к человеку с подозрениями в хронодайвинге тоже нельзя! А если он не нырок никакой? Он нас за идиотов примет!

— Ну, ты из-за этого больше меня расстроишься, ясное дело, — хмыкает Руся, милостиво возвращая сестре подушку.

— Давай всё-таки подождём. Хотя мне самой кажется, что даже… Даже Тоня что-то подозревает…

Тоню действительно мучают самые невероятные подозрения. С некоторых пор вокруг творится много необъяснимого, и все эти странности напрямую связаны с Глебом.

Возможно, у неё слишком живое воображение. Даже наверняка. И кое-что она себе просто напридумывала…

Но то, что произошло однажды ночью здесь, на Итальянской, ни в какие привычные рамки всё равно не укладывается!

Случилось это не так давно, всего недели за две до приезда её дорогих близнецов…

…Ей снился прогулочный аэростат — давняя мечта…

На нём улетали близкие. Друзья, их дети.

Глеб — среди них. Пока не в шинели, и не в нахимовской фланке с матросским воротником, — в белом пуловере, с длинными, волнистыми, ещё не остриженными по форме волосами… Счастливый, взволнованный, в компании таких же счастливых, взволнованных людей.

А она… Она почему-то должна была остаться — здесь, на земле…

Как же все они красивы! — Будто модели с обложки модного западного журнала конца 60-х! — Ветер, треплющий пряди стильных стрижек и концы шёлковых шарфов, ослепительные улыбки, солнцезащитные очки, приподнятые на лоб… Почти монохромная картинка — резкая, чёткая, как на отменного качества чёрно-белом фото. Однако и без цвета ясно, что позади — лазурный, благодатный простор южного итальянского неба.

…Тугой шар гудит, слегка вздрагивает на ветру. Друзья стоят у борта праздничной толпой, улыбаются и машут, машут картинно, и музыка звучит — будто в фильме Федерико Феллини.

И она — провожающая в толпе зевак — улыбается, вглядываясь в красивые и такие родные лица, и тоже машет им в ответ, в такт музыке, словно включаясь в эту красивую игру в кино.

Они что-то кричат по-итальянски. И музыка, музыка…

А потом… А потом шар вспыхивает и в одно мгновение превращается в чёрный обугленный силуэт на фоне пересвеченного, пустого, белёсого неба.

Под стон толпы он падает, падает, падает… бесконечно долго. И она понимает — это конец.

Этот сон приснился ей ровно две недели назад. Той самой ночью…

Тоня проснулась от собственного крика.

Села в кровати, переводя сбившееся дыхание.

Холодный свет луны, проникающий сквозь неплотно задёрнутые портьеры. Часы на стене: круглый бликующий циферблат. Начало четвёртого… Не тикают… Остановились, что ли?

Она откинула волосы с покрытого испариной лба.

Дурочка, это всего лишь сон — успокойся. Но страх не отступал, просто спрятался где-то под ложечкой, свернулся в тугой комок.

Пусть это был всего лишь сон, но этот сон имел отношение к Глебу, к её мыслям о нём, и ко всему тому, что последнее время происходило между ними. Это был всего лишь сон, и всё же над ним стоило хорошенько поразмыслить.

«Ох, только не теперь. Завтра», — решила она, откидываясь на смятую подушку и прикрывая глаза…

Вдруг ей показалось, будто бы Глеб не спит, а тихо всхлипывает за стенкой. Тревожные мысли вновь всколыхнулись, заклубились — словно чернила, взболтанные в стакане с водой.

Она прислушалась. Нет, в доме было тихо. Даже как-то чересчур тихо…

Пожалуй, всё же следовало заглянуть к нему и выпить воды. Она накинула халат, нашарила босыми ногами тапки. Пошла, тихо ступая, вздрагивая от каждого стука и чувствуя, как помимо её воли растёт и ширится внутри необъяснимая тревога.