Станислас-Андре Стееман - Осужденный умирает в пять

— Вы меня ждали, дорогой мэтр?

Адвокат кивнул.

— Вы хотели сказать мне что-то срочное?

Адвокат медленно восстанавливал дыхание:

— Откуда вы? Вы провели вечер с моей дочерью?

— Точно так.

— Куда вы ее водили?

— Танцевать.

— И вчера также?

— Вчера также. В то же место.

— Вы… Вы дорожите Жоэль?

Уже в двадцать и еще в тридцать лет Лежанвье также вопреки очевидности расспрашивал о глубоких чувствах потных утомленных молодых женщин, тайком высаживавшихся из такси. В смутной надежде на чудо.

— Скажем, Жоэль дорожит мной. Благодаря вам.

Шум голосов перед входом в отель в конце концов пробудил от неглубокого сна пожилого ночного дежурного. Неуверенными шагами он подошел к двери и окинул улицу изучающим взглядом.

— Нас слушают, дражайший мэтр! — заметил Лазар. — Кроме того, уже поздно. Госпожа Лежанвье, насколько я успел ее узнать, должно быть, обеспокоена вашим отсутствием. На вашем месте я бы вернулся домой кратчайшим путем.

Он выплюнул свой окурок, раздавил его ногой:

— Не знаю, что меня заставляет сказать вам об этом, но я к вам очень привязан, дорогой мэтр. Я надеюсь назвать вас — вполне законно — папой.

— Негодяй! — пробормотал Лежанвье, сознавая собственное бессилие.

И то, что он повторяется.

Диана не спала, когда он бесшумно открыл дверь спальной.

— Жоэль вернулась?

— Да, — ответила Диана. — Она мне устроила сцену.

— Она вам устроила сцену?

— Похоже, я шпионю за ней, настраиваю вас против нее… Я приготовила вам пижаму, дорогой, а здесь ваша порция виски… Вы виделись с этим человеком?

— Да.

— Что он вам сказал?

— Он рассчитывает стать моим зятем.

— Что?

— Он рассчитывает стать моим зятем.

— И вы это так оставите? — спросила Диана недоверчиво, побелев, как ее батистовая ночная рубашка, открывающая округлые плечи. — Вы, Лежанвье, великий Лежанвье, вы потерпите, чтобы какой-то субъект?..

Лежанвье скинул свои замшевые ботинки, вылез из рукавов пиджака, отстегнул промокший воротничок рубашки, начал расстегивать брюки. Обычно он раздевался в прилегающей туалетной комнате, но сейчас…

— Нет! (Он склонил свою крупную голову.) Завтра утром, пораньше, я позвоню в «Жнивье». Мы проведем там неделю, две — столько времени, сколько понадобится. Если этого недостаточно, чтобы Жоэль отвлеклась, я вновь пошлю ее во Флоренцию, Рим, Портофино, ей там понравилось…

Диана, успокоившись, притянула его к себе, поцеловала в кончик носа:

— Дорогой, я вновь узнаю вас! Какой-то момент я боялась, что вы поддадитесь…

Лежанвье рассмеялся. Последнее слово напомнило ему о чем-то:

— Т-сс! Клиент — тем более экс-клиент — не всегда прав.

Он тут же понял, что это не смешно.

Даже Билли Хамбург сказал бы лучше.

Но Билли было не пятьдесят, и ему не предстояло сейчас спать с женщиной на пятнадцать лет моложе.

У Билли не было дочери. А следовательно, проблем.

Билли не заботило, чтобы восторжествовала справедливость.

— Дорогой! — разочарованно прошептала Диана. — Вы думали о чем-то другом…

Лежанвье любил приезжать в «Жнивье», рано ложиться, завтракать в обшитой дубовой панелью столовой, пахнущей воском, откуда через застекленные двери открывался вид на зеленую долину Шеврез, напротив недопроснувшейся Дианы, потной и утомленной, с трудом справлявшейся со своими кружевами.

— Надо бы почаще сюда приезжать, — расслабленно вздохнул он. — Слышите, голуби?

— Думаю, это цесарка… Еще чашку кофе, дорогой мэтр?

— Охотно.

Разумеется, кофе без кофеина, который он пил без удовольствия, вдыхая аромат того, что пила Диана.

Диане не пришлось вызывать Сабину звонком. Старая служанка сначала вошла, затем постучала:

— Извините, там господин спрашивает хозяина.

— Кто еще? — проворчал Лежанвье.

— Не знаю. Не захотел назваться. Кажется, лучший друг хозяина.

Лежанвье уже понял.

«Может быть, нам придется сменить континент?» — вздохнул он, бросая салфетку.

Диана тоже поняла, но не казалась слишком взволнованной.

— Гостевая комната готова, — лишь сказала она. — И не выставляйте его в дверь, он вернется через окно.

Лазар теперь ездил на собственном автомобиле, «кадиллаке» пятилетней давности, но выглядевшем почти как новый, слишком широком для узкой подъездной аллеи, поднимавшейся к дому. Его ярко-красное крыло ободрало последний розовый куст.

Лазар через переднее стекло дружески помахал рукой: