Елена Корджева - Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая

Мороз отступал, солнышко, теперь хоть пару часов в день дающее тепло, трудилось над сугробами и сулило весну. И хотя ночи пока были морозными, Густа больше не просыпалась от леденящего холода. Теперь её будил ребёнок. Он буянил и брыкался в утробе, снова и снова напоминая о том, что совсем скоро и ему пора будет появиться на свет.

В начале марта одна за другой отелились коровы. Принимали телят мама с Мартой, выскакивавшей из хлева только чтобы покормить малышку. От Густы, предложившей было свою помощь, мама отмахнулась:

– Давай-ка мы без тебя справимся. Тебе сейчас нагибаться трудно, вон какой живот нарастила. Да и незачем, вдруг за компанию решишь раньше времени родить. Присмотри лучше за малышкой, пусть руки привыкнут к дитю.

Спорить с мамой было бесполезно, она, как всегда, была права. И Густа, завернув как следует девочку, вышла с ней во двор подышать.

Несмотря на мороз, уже вовсю угадывалась скорая весна. Небо, всю зиму бывшее серым, теперь напиталось яркой голубизной, с которой светило, стараясь растопить как можно больше сугробов, солнце. Берёзы, простоявшие всю зиму недвижными и заледеневшими, теперь потихоньку оживали. До листвы, конечно, было очень далеко, но ветки, оттаявшие на солнышке, как длинные тонкие руки, махали, подчиняясь дуновению лёгкого ветерка. В хлеву жалобно мычала корова и тоненько мекал уже народившийся теленок, на руках у Густы сладко сопела малышка Марты, а в животе напоминало о себе её будущее дитя. Жизнь громко заявляла о своих правах.

Папа повёз на рынок свежий сыр.

А привёз – целый ворох писем. Точнее, телеграмму и письма. Телеграмма была свежей, а письма – нет.

Где они бродили всю зиму, было неизвестно, но почтмейстер вручил приехавшему в город папе пачку конвертов:

– Держи, Янка. Небось, дочки-то твои заждались.

И это было правдой! И Марта и Густа действительно заждались. Ни та ни другая не получали известий от своих мужчин с осени, и конверты были разобраны немедленно.

Телеграмма была от Петериса: «Я в Филадельфии. Расчёт получил. Ищу судно обратно».

Марта, быстро прочитав то, что было напечатано на длинной узенькой полосочке, растерянно смотрела на Густу:

– Филадельфия – это где?

Густа стояла у стола, прижимая к груди около десятка конвертов. Она не успела их даже рассмотреть. Единственное, что бросилось в глаза, это почерк, знакомый и любимый.

Но конверты были отложены, а на столе появилась карта, на которой, за большим-пребольшим Атлантическим океаном широко раскинулась Америка, на побережье которой красовались крохотные кружочки городов. И один из них носил имя «Филадельфия». Марта стояла, растерянно глядя на этот кружочек, где, судя по телеграмме, был сейчас её муж. В голове не укладывалось, как мог Петерис оказаться аж за океаном, в городе, названия которого она ни разу и не слышала. Папа тоже смотрел на карту.

– А покажи, дочка, мы-то где?

Густа, взяв щепочку, показала, где к западу от Риги находится Курземе с их маленьким, затерянным в лесах хутором. Папа долго мерял карту ладонями и кряхтел – Филадельфия была слишком далеко. География семьи стремительно расширялась.

Оставив родных вздыхать над картой, Густа умчалась к себе вместе с ворохом конвертов. Вывалив их на стол, она было занесла руку, чтобы схватить и открыть уже хотя бы один из них, но вдруг непонятно отчего заробела. Вестей не было так давно, а радио говорило такие страшные, не укладывающиеся в голове вещи, что казалось – откроешь конверт, а оттуда выскочит и набросится на тебя очередная плохая новость. Так что Густа, в попытке успокоить разбушевавшееся сердце, а заодно – буянившее в животе дитя, оперлась одной рукой на стол, другой рукой раскладывая конверты так, чтобы самое раннее письмо оказалось самым первым. Ей казалось правильным не торопиться узнать последние новости, а читать сначала, отдаляя от себя момент истины.

Наконец она решилась.

И вот первое письмо, освобождённое от изрядно затёртого конверта, с шуршанием расправлено на столе. Буквы больше не прыгают перед глазами, и можно, скользя глазами по строчкам, начинать читать, представляя, как голос Георга говорит эти слова, так долго томившиеся в заточении неоткрытого письма.

К вечеру письма были перечитаны не один раз. Густа вновь и вновь возвращалась к ним, пока, кажется, не выучила наизусть. Смысл всех писем, в сущности, был очень простым. Их содержание сводилось к тому, что Георг по-прежнему её любит и крайне обеспокоен затяжным молчанием. Письма были полны тревоги. Потому что, несмотря на все чувства, приехать он пока не может. В военное время такой отъезд был бы приравнен к дезертирству. Стало быть, скорой встречи ждать не приходилось. В одном из писем упоминалось, что в Дортмунд благополучно прибыло семейство Шварцев и что герр Шварц и Эмилия получили места на заводе.