Елена Корджева - Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая

У Густы же сил, может, и хватило бы, но умения не было. Так что станок просто стоял и напоминал о себе, отзываясь иногда лёгким скрипом.

В ожидании прибавления в семействе вроде бы и надо было ткать, но холод, тревога, которую излучало радио, а главное, неуверенность в будущем как Густы, так и Марты, от мужа которой тоже не было вестей, порой просто лишали сил. Но ныть и жаловаться не принято было в семье Лиепы. Именно поэтому Густа обучала семью математике и читала вслух учебники, папа шутил, а мама, сидя со спицами у зажжённой лампы, пела своим звонким сильным голосом, прогоняя грусть и печаль.

К Рождеству подарки были готовы. Мама, что-то втихомолку вязавшая, уже засунула какие-то пухлые колобки в каждый подарочный носок у печки. Густа тоже постаралась – для каждого члена семьи приготовила она небольшую тетрадочку с несложными весёлыми задачками и загадками. Тетрадочки были аккуратно переплетены и подписаны. И даже уже положены, каждая – в свой носок. Папа с Кристапом, уже несколько дней потихоньку уединявшиеся в дальнем углу и что-то мастерившие, теперь с гордостью переглядывались. А носки – заметно толстели. Даже Марта, несмотря на нездоровье, умудрилась сделать сюрпризы для домашних.

На Рождество мама напекла скландраусиши, Густа и Марта, которую, к счастью, перестало выворачивать по утрам, намесив крутого с пряностями теста, наделали традиционных перечных печений piparkūkas. Серый горох со шпеком, пирожки…

Эти, в сущности, незатейливые приготовления к рождественскому столу возвращали Густу в детство. И этот дом с большой, уверенно противостоящей морозу печкой, беременная Марта, вытянувшийся не по годам Кристап и почти седой папа порой казались ей нереальными. Глядя на догорающую в венке Адвента свечу, она вновь чувствовала себя маленькой девочкой, с нетерпением ожидавшей праздника и подарков.

Морозы продержались до конца февраля.

И до конца февраля обитатели хутора не покидали его.

Да и сам хутор, как необитаемый остров, стоял себе, затерянный в лесу, пережидая нелёгкую холодную пору.

Сказать по совести, Густа была этому даже рада. Она с трудом могла представить себе, как будет смотреть в глаза людям, родив внебрачное дитя. Этот позор ей, судя по всему, предстояло переживать всю жизнь. Так что данная морозом отсрочка принималась с благодарностью.

А когда в конце февраля мороз, ни за что не желавший отпускать насквозь промёрзшую землю, всё-таки, теснимый солнцем, начал сдавать позиции, Марта родила.

Этого события ждали. Мама потихонечку готовилась, доставала старенькие, помнящие Кристапа пелёнки-распашонки. Постиранные, они то и дело сушились у печки и аккуратно складывались в стопку. Папа достал из сарая люльку – Густа даже удивилась, как это столько лет хранилось это добро в каких-то сундуках и закромах. Огорчённо покрутив над рассохшимся деревом уже изрядно поседевшей головой, папа принялся что-то строгать и прилаживать, готовя люльку для младенца. Время от времени он посматривал на живот Густы, тоже сильно округлившийся, и, как видно, прикидывал, когда же настанет пора для второй люльки. Папе приходилось нелегко. Ведь обе дочки на сносях, а от отцов детей – ни слуху ни духу. Как ушёл в начале сентября записавшийся на корабль Петерис, так ни одной весточки от него и не было. Знали только, что на корабль он попал. Куда уплыл тот корабль, в какие моря-океаны, не знал никто. В Европе шла война, новости, передаваемые по радио, звучали очень страшно. Но, кажется, военные действия шли только на суше. Поэтому была надежда, что рано или поздно, но Петерис вернётся домой. Для Густы же война в первую очередь означала смертельную угрозу для Георга. Как раз он был в самом центре Европы. И хоть по радио и говорили, что Германия наступает, Густе снились страшные сны, в которых Георг, получивший пулю, падал на рельсы и не шевелился. От него вестей тоже не было с октября. Впрочем, удивляться не приходилось – хутор, отрезанный морозом и сугробами от внешнего мира, вестей не получал ни от кого.

С утра Марта стала держаться за поясницу. А к вечеру стало понятно, что роды уже совсем близко.

Мама, то и дело заглядывавшая к дочери, наконец кивнула. Как видно, родители приняли решение давным-давно. Папа, сидевший в ожидании, только и ждал команды. Немедленно поднявшись и молча накинув тулуп, он пошёл запрягать лошадь. Хлев был большой и вмещал не только коров и лошадь, но и кур и уток. Разбуженные в неурочное время, несушки заквохтали, подняв в птичьем царстве немалый переполох. Да и лошадь, похоже, была удивлена. Только коровы, даже не поведя своими сильно округлившимися боками, продолжали невозмутимо пережёвывать жвачку.