Алексей Шведов: Голова-гнездо

— Ну, просто сейчас у Толстого дома, вероятно, проблемы! — санитар хихикнул. — Но, в принципе, можно и звякнуть. Только давай ты сам говорить будешь, а то если он возьмёт трубку, то узнает наши голоса и жену не позовёт.

— Постой, а откуда вы вообще узнали, что Лаховского убили?

— Толстый сказал, — ответил Русаков и вдруг замер. — Ч–ч–чёрт!!!

Все замолчали. Наконец Юрий встал.

— Какой у них номер?

В результате все трое направились в зал. Марина лежала на диване и плакала, чем несказанно удивила их.

— Эй, Мариш, ты чего, вставай! — Русаков потряс её за плечо. Девушка резко села. Глаза у неё были зарёванные, губы дрожали. В руке она держала пистолет следователя, про который все почему–то забыли.

— А вот теперь, — сказала она, всхлипывая, — я надеюсь, вы отсюда наконец УБЕРЁТЕСЬ! — последнее слово она выкрикнула.

— Настоящий? — восхитилась Люси. — Ух ты!

— Это мой! — Юрий протянул руку к пистолету. — Марина, отдай, он же заряжен.

— Да чё ты с ней церемонишься? — не выдержал Русаков. — А ну отдай пистолет, ты, сука!

— Отойди, не то выстрелю!

— Ой, у неё глаза бешеные! — прошептала Люси, прячась за санитара. — Русик, я боюсь!

— Марина, кончай дурачиться! — Юрий старался говорить спокойно. — Отдай пистолет, и мы уйдём.

Русаков сделал попытку вырвать у Марины оружие. Та с визгом нажала на курок («сняла же как–то с предохранителя!» — машинально отметил Юрий) и, естественно, последовал выстрел. Пуля вошла в левую сторону груди Русакова.

Люси завизжала.

Марина, продолжая сжимать в трясущихся руках пистолет и не слезая с дивана, выкрикнула:

— Я предупреждала ведь, предупреждала!

— О боже! — прошептал Юрий. — Марина, что ты натворила?…

Он перевёл взгляд на раскинувшегося на ковре санитара. Почти под самым сердцем у того было огромное красное пятно, рубашка всё быстрее и быстрее пропитывалась кровью. Стоящая рядом с ним на коленях Люси тихо выла.

Но Русаков ещё не умер. Открыв глаза, он прошептал:

— Не ду… не думал, что всё так кончится.

Потом он закашлялся, выплёскивая из себя сгустки крови. Юрию захотелось проснуться, но он вдруг забыл, как это делается. Или он даже и не спит? Боже, что, если это и правда происходит взаправду?!

— Я вижу… вижу свет, — продолжал шептать Русаков. — Скажите Нинке, что я её пр… прощаю, хоть она и сука. Маришу тоже — она не хотела, — тут он снова закашлялся, забрызгав кровью лицо Люси.

— Не умирай, Русик! — взмолилась та, покрывая поцелуями лицо умирающего санитара. — Не умирай, ну пожалуйста!

Русаков неожиданно усмехнулся и выплеснул из себя ещё одну порцию крови.

— И совсем не больно! — выдавил он. — Только всё немеет… Охуеть, ребята, я себя со стороны вижу!

Люси вдруг захныкала, совсем как ребёнок.

— Ой, Русик! Знаешь, я никогда тебе не говорила, но я… я люблю тебя и всегда любила…

И она принялась расстёгивать ему ширинку!

У Юрия вдруг подкосились ноги, и он уселся прямо на ковёр, прислонившись спиной к дивану, на котором до сих пор ещё содрогалась в рыданиях Марина с пистолетом в руке. «А может, ничего этого всё–таки нет? — подумал он с надеждой. — Может, это всё мои галлюцинации? Что, если я ещё до сих пор не очнулся после первого удара головой… или после второго?»

Ему было плохо видно, что делает Люси, склонившаяся над умирающим, но тем не менее он знал, что она делает. И не было никакого стеснения, никакого стыда. Русаков застонал — либо от боли, либо от наслаждения; его лицо Юрий видел хорошо, оно было бледным как мел, глаза под очками закрыты,

— Этого не может быть! — прошептал следователь очень тихо. — Этого ничего не происходит… От… они все сумасшедшие…

Да, они все были сумасшедшими: Русаков, Лоси, Марина, Терехин, покойный Лаховский. И он сам, Юрий, тоже теперь почти не отличался от них, ведь вместо того, чтобы исполнять свои служебный долг, он с каким–то извращённым удовольствием наблюдал, как голова Люси поднимается и опускается над животом умирающего Русакова. Тот по–прежнему стонал и что–то бормотал, но очень уж неразборчиво. «И пускай они сумасшедшие, — отрешённо подумал следователь, — но зато у них есть то, чего нет у нас, нормальных. Единство, сплочённость, настоящая дружба».

Русаков дёрнулся, охнул, несколько раз ударил по ковру руками и затих. Голова Люси ещё некоторое время продолжала двигаться, хотя санитар, похоже, умер. Марина уже не плакала, а лежала молча, отвернувшись к спинке дивана.