Сергей Дигол - Отпечатки на следах [СИ]

И хотя Анастасия Дмитриевна не помнила ни одного случая крупной ссоры, за исключением физиологически оправданного периода полового созревания дочери, срываться в общении с Наташей она давно себя не позволяла, и дело тут было не только во взаимном уважении, атмосфера которого прочно воцарилась в отношениях матери и дочери за последние несколько лет, как раз после смерти бабушки, положившей начало их раздельному проживанию. Иногда мать чувствовала, как при появлении дочери у нее холодеет внутри — она с ужасом поймала себя на мысли, что стала побаиваться Наташи. Анастасия Дмитриевна никак не могла привыкнуть к тому, что профессия дочери предполагает изрядного добавление в кровь чудовищного коктейля — смеси любопытства, хладнокровия и равнодушия, и главное, не верила, что дочь, ее милая доченька, единственное чадо, не только не отворачивает взгляда от всех этих ужасов, но и способна со всеми подробностями описывать их, да так, что распоследнему дураку все будет понятно, так, что у самого смелого циника застынет от страха кровь.

А все проклятая журналистика! Иногда, сама того не замечая, Анастасия Дмитриевна впивалась в волосы — свои, конечно — и лишь ощущение стянутой вокруг ухваченного клочка кожи головы останавливало ее от последнего рывка. Она готовы была поочередно выдернуть все свои и без того поредевшие пряди, и такая расплата не показалась бы ей суровой за главную ошибку, какую только может допустить мать в отношении единственной дочери: собственное бездействие в момент выбора ребенком жизненного пути.

— Мама, я подала документы на факультет журналистики, — сказала Наташа, и Анастасия Дмитриевна лишь пожала плечами.

Повернуть все вспять было труднее, чем вставить волосы назад — такие штуки современная медицина давно освоила в промышленных масштабах. Вариант со вторым высшим образованием, о котором как–то обмолвилась Анастасия Дмитриевна, Наташа с ходу отмела, влюбившись в журналистику, как когда–то мать в отца — с первого взгляда. В этом–то и состояла проблема, мысленное возвращение к которой неизменно вызывало у Анастасии Дмитриевны приступ мигрени.

Наталья Иващенко стала репортером криминальной хроники. В одной из столичных газетенок, после закрытия которой она очутилась в другой, с точно таким же безликим названием, которые Анастасия Дмитриевна вечно путала — то ли «Кишиневские ведомости», то ли «Молдавские новости» — единственным красочным моментом которой была черная типографская краска, остававшаяся на руках при малейшем прикосновении. Две трети Наташиной зарплаты уходило на оплату коммунальных услуг взывавшей о капитальном ремонте однокомнатной бабушкиной квартиры, но посоветовать дочери прикупить новые обои и поменять сантехнику Анастасия Дмитриевна не решалась, и не только потому, что ее собственная трехкомнатная квартира нуждалась в не менее грандиозной реставрации.

Ремонту подлежал образ жизни Наташи, и никакие косметические манипуляции, на которые она отводила до получаса каждым утром, не прикрывали брешь, в которую, как в трубу, улетучивались все прочие усилия.

Наташа все еще не была замужем, и когда забрезживший было конец безысходности должен был привести Анастасию Дмитриевну в состояние ничем не ограниченной радости, она ничего подобного не испытала. Ничего, кроме притупившийся было и с новой силой напомнившей о себе боли — от одной мысли, что по всем кругам пройденного ей самой ада, след в след, за ней проследует и собственная дочь.

Анастасия Дмитриевна рано осталась вдовой, и яркая, как солнечный свет, аксиома — «не бери в мужья старого пердуна» — казалась ей настолько очевидной, что напоминать об этом дочери она как–то не задумывалась. Отец Наташи, Сергей Иванович Иващенко, умер, едва дочери исполнилось одиннадцать. Недопонимания с взрослеющей дочерью и слезы от первой проведенной ею ночи вне дома — конечно, без предупреждения — Анастасии Дмитриевне разделить было не с кем. Будь Сергей Иванович на пару десятков лет помоложе — не обязательно на тридцать один год, а именно столько лет разделяло две даты рождение — его и его жены, — все проблемы переживавшей переходный период дочери, за исключением, пожалуй, лишь первой менструации, Анастасия Дмитриевна могла поделить на двоих. Увы, на шестьдесят шестом году жизни с Сергеем Ивановичем случился второй инфаркт, и теперь он не мог помочь жене даже символически, хотя бы так же, как она сама участвовала в пополнении семейного бюджета, когда муж был в силе, настолько, насколько символически может соревноваться в заработках воспитательница детского сада, кем Анастасия Дмитриевна и проработала всю жизнь, с заместителем директора хлебокомбината.