Николай Rostov - Симеон Сенатский и его История Александрова царствования, или Я не из его числа. Роман второй в четырёх книгах. Все книги в одном томе

– Васька, трогай! – крикнул я своему другу. Он у меня сегодня был за кучера. Василий, естественно, посмотрел на Катеньку – сахарную московскую барышню. Облизнулся – и спросил:

– Куда, барин?

– А куда Катерина Гавриловна прикажет, туда и поедем!

– В Москву, – приказала Катенька – и засмеялась. И под ее звонкий фарфоровый колокольчик мы понеслись в Москву.

Нет, это не сон за номером восемь, а окончание моего романа первого «Фельдъегеря генералиссимуса».

Плац после смерти старого князя Прасковья Ивановна – жена князя Андрея – велела ромашками засеять. Посреди этого громадного ромашкового поля графа и нашли.

– Что с вами случилось, граф? – спросили его, когда он очнулся.

– Разбойники! – закричал он в ответ. – Разбойники! – Соскочил с кровати и попытался бежать. Его насилу опять в кровать уложили.

– Разбойники! – опять выкрикнул он.

– Да какие же мы разбойники? – наконец поняли они, что граф принял их за разбойников. – В наших краях отродясь разбойников не было.

– Не было? А кто в пятом годе двадцать пять фельдъегерей зарезал? – закричал на них граф.

– У него горячка, – ласково посмотрела Прасковья Ивановна на графа и спросила с тревогой Христофора Карловича: – Когда же доктор придет? Вы послали за ним?

– Павел Петрович пошел, – ответил спокойно Христофор Карлович. – С минуту на минуту будут.

– Павел Петрович? – в еще большее волнение пришел граф. – Какой Павел Петрович?

– Наш управляющий, – ответила ему Прасковья Ивановна. – Павел Петрович Чичиков. Вы его должны помнить.

– Помнить, помнить, – быстро заговорил граф Большов, – я должен его помнить. Да, конечно, – сказал уверенно, – я вспомнил. Я вспомнил все! – добавил твердо, хотя вряд ли он вспомнил все. Это просто невозможно. Уж Павел Петрович, думаю, постарался, чтобы память у него отбило крепко-накрепко, капитально.

Разумеется, и полет его из кареты в ров тому поспособствовал. Но Павел Петрович Чичиков, он же князь R, не доверял случаю – все делал сам! К тому же, замечу, он эти случаи, как правило, сам же и создавал.

Прерву на мгновение свое повествование и поясню для не читавших мой роман первый «Фельдъегеря генералиссимуса», что князь R был в тысяча восемьсот втором году внедрен, выражаясь языком нынешних ведомств, в дом старого князя Ростова. Для чего внедрен, говорить не буду. А кем внедрен, сейчас вы узнаете, прочитав главу из романа первого «Фельдъегеря генералиссимуса», которую написал сам Павел Петрович, точнее – он диктовал, а я записывал его воспоминания, полет его свободной мысли: у него, то бишь у его привидения, была прескверная привычка, я потом у него ее перенял, в комментарии пускаться. Причем он в свои комментарии без предупреждения пускался, а потом выговаривал мне строго, если я его, так сказать, растекание мысли по древу романа в роман вставлял.

– Так предупреждать надо, – огрызнулся я ему как-то раз, – где у вас текст романа, а где ваша отсебятина!

– Отсебятина? – возмутился он. – Это вы в моем романе отсебятина. Впрочем, записывайте за мной все. Я потом сам отберу зерна от плевел.

Отобрать, к моему счастью, ему не пришлось – все его комментарии в том романе остались. В этой главе они у меня мелким шрифтом набраны, хотя надо бы наоборот – тест мелким, а его комментарии – крупным. Столь они значительны и, я бы сказал, поучительны.

И скажу сразу. Я проверил по историческим источникам – и могу заверить вас, что все, что он мне надиктовал, правда… за редким исключением. Есть там некоторые неточности, но, сами понимаете, столько лет прошло: что-то он мог забыть, что-то перепутать, что-то просто упустить. Не без того, что-то мог и утаить. Ведь некоторые вещи до сих пор под грифом «совершенной секретности» .

С того света на этот ехать – не котомки шить!

В тот день четверг был!

По заведенному старым князем обычаю за обеденным столом восковые персоны присутствовали.

– Кто именно, кого князь Николай Андреевич приказал выкатить, я уже не помню, – сказал Чичиков. – Да это и несущественно. Конечно, можно нафантазировать, чтобы, как принято у вас, у писателей, некий тайный смысл обеду этому придать. Через них, восковых кукол, идею некую высказать. Но не напрямую, не в лоб т. е., а окольно, тонко, аллегорически. Так ведь не было смысла никакого… в этих восковых персонах! Каприз один княжеский, самодурство одно – как и с этим стулом иудиным. Ишь, Христос нашелся. Христос на тайной вечерне своим ученикам о предательстве поведал. А у нас обыкновенный обед средь бела дня! Кстати, на иудин стул он своего сына, князя Андрея, посадил. Я это к тому, что не я один на этом стуле сиживал. Почти все. И Христофор Карлович этого стула удостаивался!